Билеты в Большой театр 
Ранее: Часть 1, Часть 2
Особое место занимают в творческой жизни Большого театра пушкинские оперы Чайковского и, прежде всего, его «Евгений Онегин». Поставленная на сцене Большого театра в 1881 году, эта опера не сходит с репертуара на протяжении вот уже около девяти десятков лет, продолжая оставаться самой любимой, самой дорогой советскому слушателю. Встреченный недоверчиво и даже враждебно критикой, «Евгений Онегин» очень быстро завоевал любовь широких демократических кругов, и в этом смысле был прав Чайковский, когда ранее утверждал, что «успех этой оперы должен начаться снизу, а не сверху».
Думается, что немалую роль в судьбе оперы сыграла та атмосфера любви и увлечения, в которой создавались и роман Пушкина, и опера Чайковского. Белинский писал о том, что «Онегин» самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, что здесь «вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы». Примерно то же самое говорит о своей опере Чайковский в письме к Танееву: «если была когда-нибудь написана музыка с искренним увлечением, с любовью к сюжету и действующим лицам оного, то это музыка к: «Онегину». Я таял и трепетал от невыразимого наслаждения, когда писал ее». Непобедимое внутреннее влечение,, с которым Чайковский создавал оперу, означает, что в; пушкинской поэзии композитор нашел то, к чему стремился всем своим сознанием художника-реалиста, великого психолога души человеческой. Это подтверждает исключительная органичность слияния музыки «Онегина» с пушкинскими образами, художественная цельность и завершенность музыкально-идейной концепции произведения.
Глубокая внутренняя связь Чайковского с русской, жизнью и художественной действительностью побуждает: его искать сюжеты и образы своих опер в русской литературе и драматургии. «Только русского человека, русскую девушку, женщину я знаю и понимаю»,— подчеркивает он, так же, как и часто говорит о своей любви к русскому пейзажу, русской природе, русской деревне. И в сущности,— весь первый период творчества Чайковского от неосуществленной «Грозы» Островского, через его же «Воеводу», «Опричника» по Лажечникову, «Кузнеца Вакулы» по Гоголю — есть поиски того, что затем он находит в пушкинском романе, поиски «интимной, но сильной драмы, основанной на конфликте положений», понятных или испытанных им, могущих задеть его «за живое», и с другой стороны, ярко национальной по содержанию, образам и психологическим краскам. Белинский писал о том, что «первая истинно национальная русская поэма в стихах была и есть «Евгений Онегин» Пушкина», представляющая поэтически верную действительности картину русского общества, потрясенного: высоким патриотическим подъемом первой Великой Отечественной войны; она разбудила народное сознание и народную гордость и нанесла сокрушающий удар феодально-крепостническому строю. «Время от 1812 до 1815 года было великою эпохою для России»,— писал Белинский. Критик дает блестящий анализ гениального произведения Пушкина, наглядно показывая подлинно национальный характер его образов, их реалистическую многогранность и историческую достоверность. В Онегине и Татьяне — двух героях пушкинского романа он видит представителей русского общества в ту эпоху. Живой ум
Онегина не дал возможности пустому светскому воспитанию убить в нем чувство, но поставил выше бесплодных страстей и мелочных развлечений светской жизни, не позволив удовлетвориться счастием «самолюбивой посредственности». Отсюда неудовлетворенность, разочарованность, равнодушие. Но о значительности его натуры, о духовных силах, дремавших ранее в бездействии, говорит та сильная и глубокая страсть, которая просыпается в Онегине при встрече с Татьяной на петербургском балу. И если он не мог найти в своей душе ответ на наивное признание юной, еще духовно не сформировавшейся девушки, то сдержанно-горделивый облик новой «петербургской» Татьяны, выделявшейся среди жеманных светских дам,— поглощает воображение Онегина, вызывает в нем настоящее чувство, дает новое содержание его жизни.
Как Онегин — «характер действительный», так и Ленский — романтик и мечтатель, создавший свой идеальный мир и не знавший жизни, характер, заключающий в себе некоторые типичные черты эпохи с ее романтическими веяниями. Нарисовав прекрасный, чистый облик юного героя, Пушкин неслучайно предназначил ему быструю кончину. Поэт не видел для Ленского места в реальной действительности. Может быть потому, что его образ был навеян окружением Пушкина в среде декабристов, которых постигла столь тяжелая судьба. В лице Татьяны Пушкин первый поэтически воспел русскую женщину как «натуру гениальную». Вся жизнь ее «проникнута тою целостностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высочайшее достоинство художественного произведения»,— писал Белинский, замечая, что любовь для Татьяны могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. В ту эпоху русской женщине был еще накрепко закрыт доступ к какой-либо общественной деятельности. Ее уделом являлось лишь замужество и материнство. Поэтому, естественно, что страстная, недюжинная натура Татьяны искала выход в любви, и Пушкин прозорливо раскрыл ее внутренний мир.
Правильно заметила одна из лучших Татьян на сцене Большого театра — Г. Жуковская: «Само имя — Татьяна — девичьей», и поэт часто подчеркивает русскую натуру для Пушкина воскрешало «воспоминание старины или своей героини, вопреки ее офранцуженному быту:
Татьяна (русская душой, Сама не зная, почему) С ее холодною красою Любила [русскую зиму...
Поэтические картины сельской природы, часто сплетенные в романе с переживаниями девушки, глубоко национальный образ ее наперстницы — старой няни, все это делает Татьяну нам особенно близкой, родной.
Поэтому не совсем верно долго бытовавшее представление о том, что Чайковский, увлеченный образом Татьяны, выделил ее и поднял за счет других пушкинских героев. И у Пушкина ее образ, как мы видим, самый привлекательный, самый идеальный, самый чистый.
О музыке Чайковского когда-то вдохновенно оказал Игорь Глебов (Б. В. Асафьев): «Нежный свет, тихая радость, прелесть скромной русской природы и тепло бытового уюта, восторги пробуждающейся юной любви и весенний расцвет мечтаний юности — вот, что впитала в себя эта музыка, до глубины своего существа русская. Музыка «Онегина» — песнь русской интеллигенции, музыкальное претворение и отображение идеалов ее лучших представителей, лирика писем Герцена к Наташе, тургеневских стихотворений в прозе и «Домика с мезонином» Чехова. Сокровеннейшая же красота лучших страниц этой оперы —ее задушевность, искренность и простота...»
Однако многие современные композитору критики, в значительной степени воспитанные на традиционном понимании «театральности» и «сценичности», признавая в Чайковском симфониста, долгое время отказывали ему в даровании оперного композитора. Особенные же нападки вызвал «Евгений Онегин», новаторское значение которого было поначалу не понято. Всем была ясна лишь необычайность сюжета для оперной сцены, казавшегося чрезвычайно современным, несмотря на то, что между действием пушкинского романа и временем создания оперы лежал период в пятьдесят с лишним лет. Любопытно, что даже такой известный музыкальный критик, как Семен Кругликов, передовой музыкант, поклонник кучкистов заявлял:
«Из современной жизни культурного класса брать сюжеты, в оперу превращать современную светскую гостиную, по мне, рискованно донельзя. Прозаический сюртук и фрак — на оперной сцене; пустой, пресыщенный жизнью, все свои чувства отполировавший внешним лоском франт, превращенный в оперного баритона; генерал в парадной форме, приглашенный к рампе петь басом нежную арию — со всем этим не могу мириться. Мне, может быть, скажут, что «Онегин» — не наше время затрагивает, что мундиры там, сюртуки и фраки не теперешнего покроя. Да, правда, но, во-первых, разница в покрое очень небольшая, а во-вторых, нравы теперешнего светского салопа чуть ли не естественнее даже, чем во времена российских чайлд гарольдов...»
Брат композитора М. И. Чайковский подтверждает, что «близость изображаемой эпохи смущала, отвлекала внимание от качества музыки и почти шокировала публику...»
Характерно и первоначальное отношение к «Онегину» С. И. Танеева — друга Чайковского, утверждавшего в письме к композитору, что «Онегин» несценичен, так как «самый ход драмы, само действие почти совсем не интересует зрителя; нет событий, за которыми бы он следил с напряженным вниманием, то или другое окончание которого на него так или иначе действовало... Характер действующих лиц не выясняется из действия, а каждый сам о себе говорит: Ольга, что она весела и беззаботна, Татьяна — что она мечтательна».
Чайковский спорит с ним: «Вы не совсем справедливо утверждаете, что характеры Татьяны и Ольги разъясняются не посредством действия, а посредством их монологов и диалогов. Правда, действия их очень просты, не театральны, обыденны, но все-таки, каждая из них действует в той мере, на какую способна» (раз¬рядка моя.— Е. Г.).
Танеев вскоре все же признал, что «Онегин» — «чудная опера», что Чайковский никогда так хорошо не писал, не достигал такого совершенства. Но тем не менее характерно, что и Чайковский назвал свое произведение не оперой, а «лирическими сценами».
В «Евгении Онегине» Чайковский утверждает новый жанр русской оперы — жанр лирико-психологической музыкальной драмы, отражая и опережая в чем-то соответствующее направление реализма в русском искусстве.
Не проводя аналогий между творчеством Чайковского и Чехова, можно, однако, сказать, что «Евгений Онегин» явился для русского оперного театра тем, чем явится спустя, примерно, двадцать лет, чеховская «Чайка» для драматической сцены. В этом историческое значение «Евгения Онегина» для русской оперной драматургии и театра. Необычайность для оперной сцены обстановки казалась так и выхваченной из современной жизни, отсутствие действия в традиционном понимании как внешне эффектной, занятной сценической интриги, простое, до обыденности «не театральное» поведение действующих лиц, концентрация внимания на внутреннем психологическом мире персонажей оперы — весь этот глубочайший реализм Чайковского, переведшего на язык музыки образы Пушкина, поставил перед русской оперной сценой и исполнителями новые художественные задачи.
Глубокое проникновение в сокровенные уголки человеческого сердца сделало «Евгения Онегина» любимой оперой широчайших слушательских масс и обеспечило ей неувядаемую славу.
«Евгений Онегин» бессменно идет на сцене Большого театра с возрастающим успехом. Однако новую жизнь это детище Чайковского получило на советской сцене, когда великолепный зал Большого театра наполнился новыми слушателями, когда сбылась мечта композитора — сблизиться «с настоящей публикой», стать «достоянием... всего народа», «действовать на сердца по возможности большего числа людей». В 1938 году Большой театр праздновал восьмисотое представление «Евгения Онегина». Восемьсот спектаклей «Онегина» посетило свыше полутора миллионов зрителей, причем больше половины из них в советское время (1923—1938). 12 ноября 1946 года Большой театр отмечал тысячный спектакль «Евгения Онегина» на своей сцене '. По количеству постановок «Евгений Онегин» всегда на первом месте, он далеко оставляет позади даже такие любимые нашим слушателем оперы, как «Кармен» или «Травиата».
Советский Большой театр неоднократно обращался к пересмотру сценической интерпретации «Евгения Онегина», стремясь по возможности ближе подойти к Чайковскому и Пушкину. Очередная постановка «Онегина» осуществлена дирижером А. Мелик-Пашаевым, режиссером Б. Покровским и художником П. Вильямсом в 1944 году.
Художник хорошо почувствовал и передал в красках прелесть русской природы — тенистый сад Лариных, рощицу, где происходит первое свидание Онегина с Татьяной. Импозантно и верно по историческому колориту, с большим вкусом и чувством ансамбля оформлена шестая картина оперы — петербургский бал, в разработке сценического действия которого особенно ярко выразилось мастерство режиссера. А. Мелик-Пашаев великолепно передал лирическую стихию музыки Чайковского. Чуткость дирижера, его умение гибко следовать за певцами, не заглушая их и в то же время со всей рельефностью выделяя симфоническую ткань оперы, ярко сказались в «Онегине» — в опере, где особенно наглядно проявилась способность Чайковского сохранять равноценность оркестровой и вокальной партии, полное их единство.
На сцене советского Большого театра образы пушкинских героев получили новую жизнь. Выше упоминалось о замечательном образе Онегина, созданном С. Мигаем, Ленского — А. Алексеевым и Б. Евлаховым. В партии Татьяны особенно вспоминается М. Гукова и пленявшая своей непосредственностью и искренней простотой образа пушкинской героини Г. Жуковская. Татьяну с неизменным успехом поет Е. Кругликова, впервые выступившая на оперной сцене в этой роли и навсегда сохранившая к ней глубокое влечение. Певице очень удается образ юной Татьяны, с лирическим миром ее молодых чувств. Другая Татьяна Большого театра — Н. Шпиллер, последовательно раскрывая образ своей героини, превосходно передает перерождение Татьяны в двух последних картинах оперы, строгость и сдержанность ее облика, холодную неприступность светской красавицы и в то же время глубину и искренность ее чувств. Другие Татьяны Большого театра — Т. Талахадзе, выразительная, экспрессивная певица,— и Е. Шумилова, привлекающая красотой своего голоса и мягкой простотой исполнения. Чудесной Ольгой вспоминается М. Максакова, создавшая непосредственный милый облик деревенской простушки.
В роли Онегина на сцене поочередно являлись всё лучшие лирические баритоны Большого театра: П. Норцов, П. Лисициан, П. Селиванов и другие. Каждый из них по-своему продолжает классическую хохловскую традицию благородного, внешне отточенного и внутренне насыщенного образа пушкинского героя. Так и образ Ленского на сцене Большого театра продолжает традиции Собинова. Это признает один из выдающихся Ленских советской сцены — С. Я. Лемешев, создавший образ, чарующий по лирической мягкости и юношеской свежести и вместе с тем внутренне мужественный, лишенный какой-либо сентиментальности или надрыва.
«Естественно,— пишет С. Я. Лемешев,— что каждый певец, способный глубоко понимать гениальную музыку Чайковского, заново переживет, перечувствует роль, найдет «своего» Ленского, подчеркнет ту или иную ведущую линию его характеристики, более близкую индивидуальности артиста, найдет новые интересные детали в сценическом поведении, в музыкальной фразировке и т. д. Но самая сущность собиновской концепции образа остается неизменной; выросшая на плодотворной основе подлинной художественной правды, она давно стала живой классической традицией русского реалистического оперного театра».
Доказательством этого служит образ Ленского, созданный другим выдающимся советским певцом — И. Козловским. Также не меняя существа собиновской традиции, Козловский своеобычно понимает образ юноши-поэта, подчеркивая различные стороны его характера,— непосредственность, обидчивость, стремясь живо обрисовать поведение Ленского, оттенив его многими новыми деталями. Мягкий, лирический образ поэта создавал А. Орфенов. Партия Гремина любима М. Рейзеном, рисующим исполненный достоинства и благородства образ уже немолодого генерала. Советские слушатели любят в этой партии и М. Михайлова, импонирующего им непосредственностью и простотой облика «бойца с седою головой».
Тонкое очарование «Евгения Онегина», его глубокая, подлинно русская национальная основа требуют всегда свежего и любовного отношения театра к образам, их сценическому и музыкальному воплощению. Это в силах советского театра, глубоко чтущего память великих национальных гениев и не останавливающего свою творческую работу в поисках наиболее совершенного раскрытия их передовых идеалов.
