Билеты в Большой театр 
Два раза в неделю по сорок пять минут солист балета Большого театра Иван Емельянович Сидоров преподавал в училище характерный танец. Ему было, вероятно, лет пятьдесят, но лицо его уже избороздили глубокие, резкие морщины. Большой мясистый нос, выцветшие маленькие глаза с белесыми ресницами, насупленные седые, ершистые брови и какие-то сероватые из-за проседи, непослушные, жидкие волосы создавали впечатление, что их владелец злющий, сварливый старик. Но так только казалось. Иван Емельянович был добрейшим человеком и блестящим педагогом. С учащимися он обращался просто, как старший товарищ, и они искренно любили его.
Сидоров был великолепным солистом характерных танцев и мимическим актером. Я видела своего учителя во многих ролях, и всегда это было неизменно талантливое исполнение. Особенно нравился он мне в балете «Конек-Горбунок» в роли Хана. Старый чудаковатый «владыка», влюбленный в Царь-девицу, он смешно суетился, лишь бы угодить ей, но все делал невпопад. Хан — Сидоров был так обаятелен, что вызывал не только смех, но и симпатии публики. В этой роли Сидоров имел большой успех. А в балете «Баядерка» он создавал образ Великого брамина, служителя храма, увлеченного красавицей баядеркой.
Очень интересно, по-своему трактовал Сидоров и роль Абдерахмана в балете «Раймонда». Иван Емельянович превращался в молодого, «огненного» сарацина, готового все принести к ногам любимой им Раймонды. У темпераментного, порывистого Абдерахмана каждый жест горел страстью. Он был смел и могуч. Большая творческая работа Сидорова в Большом театре не могла затмить его любовь к театральной Школе. Здоровье Ивана Емельяновича было неважным, но, несмотря на это, он всегда приходил на занятия подтянутый, тщательно выбритый и элегантно одетый.
Я с первых же уроков полюбила характерный ласе. Да и все мы были в восторге, когда наш учитель легко и красиво показывал испанский танец или мазурку. Высокий, очень стройный, он легко скользил по залу будто с дамой, показывая в полную ногу основное па мазурки. Он умел передать ученикам свою, сидоровскую манеру исполнения, которая заключалась в строгости, академичности, безукоризненной точности формы движения и в элегантности характерного танца. Уроки Иван Емельянович вел без программы, ориентируясь на успеваемость класса. Он искренне радовался успехам своих учеников, хвалил их или распекал, если что-то не получалось.
— Хорошо! — восторженно кричал он обрадованной ученице. Или: — Хлам! Хлам! — когда кто-либо «ковырял» (то есть плохо исполнял) движение. Он не уставал показывать движение снова и снова, до тех пор пока все учащиеся в классе его не усвоят как следует.
— Главное,— любил повторять он,— характер. Испанка — значит, темперамент, искры, огонь! Полька — сама сдержанность, гордыня. Но и там и тут — красота. Любил Сидоров рассказывать разные истории про свою молодость и про первые спектакли при Советской власти. Однажды у нас заболел пианист. Урок закончился быстро: танцевать без музыки было трудно. Иван Емельянович сел на стул, мы мигом окружили его, просили рассказать что-нибудь интересное.
— Ну что ж,— охотно согласился Сидоров,— слушайте. Расскажу я вам о недалеком прошлом. Впервые после Октябрьской революции я исполнял роль Хана в «Коньке-Горбунке». Зритель был новый, для нас непривычный. Как примет он старый балет — мы не знали. А я так волновался, даже поджилки тряслись. Еще бы! Я изображал хоть и восточного, но все же царя, владыку, которого этот вот зритель ненавидел и только что скинул с трона. Зритель-то какой? Сидят в шинелях, вооружены до зубов, у матросов на груди крест-накрест ленты пулеметные. Кто только что с фронта, а кто, наоборот, из театра прямо на фронт.
И что же? И первая «ханская» сцена, и вторая, где я «эксплуатирую» Иванушку, прошли на сплошном хохоте и аплодисментах. Поняли меня солдатики и матросы. С тех пор я с громадным удовольствием выхожу на сцену, чтобы доставить несколько приятных часов отдыха нашему новому, очень требовательному зрителю. На экзамене-концерте в 1924 году все третье отделение - «Характерные танцы» — было подготовлено Иваном Емельяновичем Сидоровым. Пятая, шестая и седьмая группы показывали разнохарактерные танцы, всего девять номеров: «Славянский танец» Дворжака, «Тарантеллу» Смита, «Мазурку» Бенца, «Испанский» Рубинштейна, «Чардаш» Брамса. В последнем вместе с пятью девочками моего класса участвовала и я.
Самым ярким номером этого отделения был «Гопак» на музыку Серова в исполнении Михаила Габовича и Игоря Моисеева. Далее шли «Лезгинка» Глинки в исполнении восьми девушек, «Татарский танец» Минкуса, «Матлот» Золотаренко, который исполняли девушки в мужских костюмах. Восемь «матросиков» лихо отплясывали даже вприсядку. Я тоже танцевала этот танец. Мой выход Иван Емельянович поставил так, что я выбегала на сцену с трубкой в зубах, как старый «морской волк», и, отбивая чечетку, увлекала всех «морячков» в каскад присядок, «дробушек», «веревочек». Заканчивался концерт номером «Казаки» на музыку Рубинштейна. Семь мальчиков пятой группы, заломив на затылок папахи, лихо отплясывали со свистом и гиканьем. В 1925 году Ивану Емельяновичу было присвоено звание заслуженного артиста Республики. В 1944 году он ушел из жизни.
