Билеты в Большой театр 
ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА
Третье действие. Картина первая
Замоскворечье. Стрелецкая слобода. Полдень. Проходят раскольники в сопровождении толпы и скрываются за стеной. Я — Марфа появлялась из-за угла дома Хованских и медленно, усталой походкой, после долгой бессонной ночи, погруженная в свои горькие думы, шла на середину сцены и опускалась на лежавшие бревна. Сложив руки на коленях, я начинала петь песню «Исходила младешенька». Эта простая напевная песня состоит из шести куплетов; мелодия в каждом из них одна и та же, но смысл разный. Нужно суметь передать голосом всю эту разнообразную гамму чувств и переживаний.
Я начинала петь песню спокойно, светло, просто, бесстрастно, уносясь мыслями в «луга и болота и сенные покосы». Дальше, вспоминая о милом, о его божбе, о нарушенных клятвах, я старалась передать тоску, боль и горечь обманутой, покинутой женщины. «Славно, свечи божие, мыс тобою затеплимся»,— я пела строго, молитвенно, мистично, а «затеплимся»— мягко, ласково, словно баюкая. Потом начинала медленно приподниматься, словно желая вознестись к небу и, простирая руки ввысь, пела вдохновенно, словно в экстазе: «И в дыму-огне души носятся». После большой паузы в оркестре, в последнем куплете песни, который начинался словами: «Разлюбил ты младешеньку, загубил ты на волюшке, так почуешь в неволе злой опостылую, злую раскольницу», голос звучал по-иному. Мне хотелось показать этот переход от небесного к земному, передать сильные, земные чувства, страсть, ревность и угрозу в словах: «...так почуешь в неволе злой опостылую, злую раскольницу».
В письме к Стасову от: 6 сентября 1873 года Мусоргский пишет: «Марфа...— цельная, сильная и любящая женщина. ...но когда, изморенная обманутой страстью к Андрею Хованскому, она запела: «Разлюбил ты младешеньку, обманул ты на волюшке, так почуешь постылую в злой неволе злую раскольницу»1. В письме от 15 июня 1876 года композитор сообщает Стасову: «Спасибо, что мы поняли Марфу и сделаем эту русскую женщину чистою. Но пафос хорош, уместен в трагизме Марфы, и, что греха таить, выгоден музыканту»2.
На крик старой раскольницы Сусанны: «Грех! Ад!»,— Марфа поет: «Много ночей скоротала я с ним, жарко с милым обнималася, сладко было, как шептал он мне, а уста его горячие жгли полымем». И когда Сусанна снова кричит ей: «Сгинь!», Марфа отвечает: «Если бы ты когда познать могла зазнобу сердца исстрадавшего... Если б ты могла желанной быть... много, много бы грехов простилося тебе, мати болезная, многим бы сама простила ты, любви кручину понимаючи».
Вот этот трагизм Марфы, этот образ чистой, страстно любящей женщины, это покаяние и отпевание себя, своей жизни и своей любви, так гениально воплощенные Мусоргским, мне и хотелось донести, дать всю гамму разнообразных, противоположных женских чувств. После сцены с Сусанной появлялся Досифей и, увидев Марфу, ласково обращался к ней: «Ах, ты моя касатка, потерпи маленько и послужишь крепко всей древлей и святой Руси, ее же ищем».
В отчаянии, ломая руки, почти рыдая, я пела: «Презренна, забыта, брошена». «Князем Андреем, что ль?» «Да, зарезать думал». И опять молитвенно вознося руки к небу, пела: «Славно, свечи божие, мы с ним скоро затеплимся». Кинувшись на колени перед Досифеем, Марфа раскрывала ему свою наболевшую душу, с надрывом в голосе пела изумительную по красоте и глубине музыкальную фразу: «Страшная пытка любовь моя, день и ночь душе покоя нет. Мнится, господа завет не берегу, и греховна, преступна любовь моя. Если греховна она, отче, любовь моя, казни меня, казни скорей, ах, не щади, пусть умрет плоть моя, да смертию плоти дух мой спасется».
В музыке — настоящее откровенное признание, исповедь, раскаяние и самобичевание. Досифей же сам кается перед Марфой в своих грехах и утешает ее: «Меня прости, из грешных первый аз есмь. Терпи, голубушка, люби, как ты любила, и вся пройденная прейдет». И ласково, по-отечески обнимая меня, медленно уводил со сцены. С противоположной стороны входил Шакловитый и пел арию «Спит стрелецкое гнездо, спи, русский люд, ворог не дремлет», и заканчивал арию словами: «Не дай Руси погибнуть от лихих наемников». В этой арии Шакловитый поет о своей любви к родине, о том, что он тверд в борьбе с хованщиной, но его печалят мысли о родной многострадальной Руси.
Третье действие заканчивается хором стрельцов «Господи, не дай врагам в обиду, охрани нас и домы наши милосердием твоим». Этот изумительный по красоте хор обычно повторялся по нескольку раз.
Занавес медленно опускался.
Иллюстрации к книге:
