Билеты в Большой театр 
Мои воспоминания. Юность. (продолжение)
Начались долгие скитания по Европе, поиски работы, бродячая жизнь. Одно время он вместе с русскими и польскими эмигрантами открыл в Париже сапожную мастерскую, заказчиками которой были Гамбетта, Жюль Фавр и другие оппозиционные политические деятели Франции.
Потом Озеров стал давать уроки; среди его учеников был даже индиец, который интересовался Россией и брал уроки русского языка. Озеров вместе с ним мечтал освободить Индию от англичан. В Ницце тогда очень интересовались всем русским, русской литературой, русским искусством, увлекались Львом Толстым, Чеховым, Горьким. Любили русскую музыку — Чайковского, Мусоргского. В Ницце была организована и русская библиотека-читальня, руководимая шлиссельбуржцем В. Ивановым. Совершенно исключительным вниманием была окружена Вера Николаевна Фигнер. Приехав во Францию, она выступала в большом зале, рассказывала о России, о русских тюрьмах. К русским эмигрантам очень сочувственно относились местные рабочие, некоторые даже предоставляли эмигрантам бесплатные помещения, видя, как они стеснены.
Дедушка пожелал, чтобы профессор Озеров и нам давал уроки, и мы отправились к нему познакомиться. Владимир Михайлович встретил нас очень ласково и приветливо. Дедушка долго с ним беседовал и попросил заниматься с нами. Владимир Михайлович охотно согласился. Нам он очень понравился. В то время он был уже старым, больным, сидел в своем мягком кресле и из дому никогда и никуда не выходил. Очень худой, высокого роста, с длинными седыми волосами, маленькой бородкой и усами, с большим носом и ласковыми серыми глазами он напоминал Дон Кихота.
Наши уроки походили скорей на интересные собеседования. Мы проходили русскую литературу, много читали, причем он очень увлекательно говорил о русских классиках, особенно о Герцене. Читали мы и Белинского. Озеров рассказывал нам о своей жизни, о своей борьбе, скитаниях и революционной мечте. Живя в Париже, он часто встречался с Тургеневым и Флобером, и когда они гуляли по улицам Парижа, то привлекали всеобщее внимание своими громадными фигурами. Были у него встречи и в лесу с политическими, которые укрывались от властей, и встречи с карбонариями. Наши уроки длились по нескольку часов. Владимир Михайлович полюбил нас и всегда говорил, что очень тоскует по родине, что хочет умереть в России. Мы с сестрой рассказывали ему про русскую деревню, пели русские песни. Особенно он любил «Однозвучно гремит колокольчик...» и плакал при словах: «И припомнил я ночи былые и родные поля и леса...». Он говорил: «Да, не видать мне больше никогда наших полей и лесов...». Все то, что Владимир Михайлович передал нам, я сохранила в своей душе на всю жизнь...
Помимо наших занятий с профессором Озеровым, мы начали заниматься на французских курсах литературы и истории. Это были частные курсы мадам Виводи. Особенно подробно мы проходили историю Французской революции. Этот предмет нам преподавала сама Виводи, умнейшая женщина, принадлежавшая к передовой, прогрессивной интеллигенции Франции. Дедушка продолжал заниматься с нами музыкой.
Мы приезжали в Ниццу в течение семи зим (с 1899 по 1906 год) и только на третий год, в 1901 году, начали брать уроки пения у Элеоноры Липман.
Я с детства любила петь. И моей заветной мечтой всегда было учиться пению. Я поделилась моими мыслями с дедушкой, он отнесся к этому очень одобрительно и сказал, что сам уже об этом думал. Он начал наводить справки о профессорах пения, и ему сказали, что лучшей преподавательницей в Ницце считается мадам Липман, ученица знаменитой Полины Виардо. Мы с дедушкой поехали к ней, она жила на бульваре Гарнье, в своей маленькой вилле. Мадам Липман встретила нас приветливо, и когда дедушка рассказал ей о цели нашего прихода, она очень заинтересовалась и обрадовалась, узнав, что мы русские.
После пробы она нашла, что голоса у нас хорошие, и согласилась заниматься с нами. Но она не сразу определила у меня меццо-сопрано и сказала, что в процессе работы будет видно, в какую сторону будет развиваться мой голос — вниз или вверх.
Я была очень огорчена, когда мадам Липман нашла, что у меня сопрано, и завидовала сестре, потому что мадам Липман определила у нее меццо-сопрано. Я всегда была уверена, что у меня меццо-сопрано, низкое звучание было мне более органично.
Уроки мадам Липман были интересными, и я с удовольствием на них ходила. Мадам Липман сама аккомпанировала нам и показывала, как надо петь. По окончании урока она демонстрировала свое искусство, пела самые разнообразные арии из опер; например, контральтовую партию Фидес из опера Мейербера «Пророк», арию для драматического сопрано Рахили из оперы Галеви «Жидовка», колоратурную арию Маргариты с жемчугом из оперы Гуно «Фауст». Мы с интересом слушали, удивлялись ее мастерству, ^технике и диапазону ее голоса, хотя сам голос был неприятного, резкого тембра и она очень широко и некрасиво открывала рот. Аккомпанировала она себе сама. Я тогда еще мало понимала в искусстве, но ее мастерство меня поражало. Однако мои уроки не всегда были систематическими, так как я часто хворала ангиной и не могла петь.
Ездили мы к мадам Липман обыкновенно два раза в неделю. Уроки проходили в утренние часы. Постановку голоса мы начали с простейших упражнений: пение отдельными целыми нотами на одной первой октаве. В дальнейшем диапазон расширялся, упражнения усложнялись, постепенно вверх до фа второй октавы и вниз до ля малой октавы. Дальше следовали более сложные упражнения — по два, три и четыре связанных звука в пределах полутора октав, от ля малой до фа второй, упражнения по терциям — трезвучия и наконец арпеджио, короткое и длинное, и быстрая гамма, а затем гаммообразное упражнение легато.
Наша учительница обращала внимание главным образом на то, чтобы все упражнения пелись на опертом дыхании и регистры не сглаживались. Грудные ноты нам разрешалось брать не выше ми бемоль и ми первой октавы. Переход к головным нотам был на ми бемоль — ми второй октавы. Вырабатывалась техника движения. Впоследствии работа велась над трелью, над форшлагами, над динамическими оттенками, глиссандо.
Часть 18, Часть 19, Часть 20, ...
