Билеты в Большой театр 
Мои воспоминания. Детство. (продолжние)
Из нас троих я была самой крепкой и здоровой. Как говорили, была полненькой девочкой с вьющимися волосами, всегда очень веселой, жизнерадостной, любившей похохотать. Я придумывала всякие забавы и была главным коноводом. Хотя дедушка строго следил за нами, молодость брала свое. Правда, наши забавы были самого невинного свойства.
Иногда тайком от старших мы доставали семечки, грызть которые нам было запрещено, делили их между собой и в пакетиках, свернутых трубкой, прятали в дуплах старых ветел, росших у пруда. Улучив подходящее время, мы вынимали свои драгоценные запасы и предавались запретному удовольствию.
Я уже говорила, что мы боялись дедушку, так как он был очень строг с нами, и когда он уезжал по делам на целый день, мы точно вырывались на волю. Я чувствовала себя свободной, мне хотелось порезвиться, побегать, пошалить. Я шла в избу к нашей скотнице, она отрезала мне ломоть ржаного хлеба, густо посыпала его солью, и я бежала на конюшню; подойдя к стойлу, протягивала этот ломоть моей любимой лошади Голубке, которая смотрела на меня умными, ласковыми глазами, сочно пережевывая хлеб. Затем я убегала на птичий двор, где птичница Акулина с гордостью показывала мне своих питомцев: цыплят, утят, гусят.
А вечером, когда темнело, мы пробирались в сад, прятались под большими развесистыми яблонями. Брат залезал на дерево, тряс яблоню, а мы с сестрой подбирали душистые яблоки. Как сейчас помню наш испуг, когда мы услыхали грозный крик сторожа, принявшего нас за воров, как раз в тот момент, когда мы трясли дерево. Опрометью бросились мы бежать, цепляясь за сучья, спотыкаясь, теряя по дороге яблоки. Прибежав в детскую, мы спрятали яблоки под подушки, довольные тем, что не были обнаружены.
У нас жила гувернантка-швейцарка, которую все звали Марией Яковлевной, а мы — дети, дедушка и папа — мадам Блан. Гулять мы ходили всегда с ней и на прогулках разговаривали поочередно: один день по-французски, другой — по-немецки.
Очень добрая и отзывчивая, мадам Блан была как бы членом нашей семьи, и мы к ней были очень привязаны. Прожила она у нас очень долго, до моих юношеских дней. Помню ее маленькую комнатку во втором этаже. Войдешь к ней, и сразу тебя встречает какой-то специфический запах, смесь камфарного масла и нафталина. Масло, как видно, она употребляла от зубной боли, а нафталином были пересыпаны ее платья в шкафу. Она любила заниматься разведением огорода в небольшом масштабе, высевала семена на грядках, увлекалась этим занятием и обычно запаздывала к завтраку и обеду, что всегда сердило дедушку.
Позднее, для избежания ее традиционных опозданий, около подъезда дома был укреплен на столбе большой колокольчик, и за пять минут до завтрака и обеда звонили в него,— главным образом для Марии Яковлевны,— что нужно собираться к столу.
У нее было пристрастие к лечению, и особенно нравилось ей применять таковое по системе доктора Кнейпа. Следуя указаниям этой системы, она рано утром ходила босиком по мокрой от росы траве и за утренним чаем обычно пила особый кофе из толченого угля.
Учиться мы начали в семилетнем возрасте, общие предметы преподавала нам учительница из местной земской школы, а французский и немецкий язык мы проходили с гувернанткой. Уроки музыки нам давал дедушка. Занимался он со мной и сестрой, брат же был освобожден от уроков музыки. Дедушка был серьезным музыкантом; образование он получил в Петербурге, в Пажеском корпусе, где обращали серьезное внимание на развитие музыкальных способностей у молодежи. По окончании корпуса он недолго пробыл на военной службе, вышел в отставку и продолжал свои занятия, совершенствуясь как пианист. Как я уже говорила, он был в хороших отношениях с Антоном Рубинштейном и нередко играл с ним в четыре руки.
Помню, в деревню к нам изредка приезжали дедушкины знакомые, и целые дни до самой глубокой ночи слышались звуки рояля; это дедушка играл в четыре руки с гостем, забывая время обеда и сна. Точно не могу припомнить фамилии приезжавших, остались в памяти лишь известный скрипач Г. Н. Дулов и композитор Ю. С. Сахновский.
Любимыми композиторами дедушки были Чайковский и Шопен. Часто, включив радио, я вспоминаю дедушку, исполнявшего на рояле как раз те вещи, которые передавались, и что-то грустное наполняет мою душу, пробудив в памяти годы моего раннего детства. До жизни в деревне дедушка некоторое время провел в Воронеже, где многие его помнили как председателя местного музыкального общества. Большой период своей жизни он провел за границей, где встречался с известными в то время композиторами.
Дедушка был очень строгим и требовательным педагогом. Когда мне минуло двенадцать лет, я уже играла некоторые ноктюрны Шопена. Особенно любила я знаменитый второй ноктюрн. Играла и вальсы Шопена, и симфонии Гайдна и Моцарта в четыре руки с дедушкой.
Пела я с раннего детства, с тех пор как себя помню. У сестры и брата тоже были голоса. Вся семья была музыкальной. Вспоминаю, как дедушка собирал нас в большой гостиной, садился за рояль, и мы под его аккомпанемент пели в унисон песенки из детского сборника «Гусельки»: «Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно» или «Там вдали, за рекой, раздается порой ку-ку, ку-ку». Почти все вещи из этого сборника были нами разучены.
Мне кажется, что мною унаследованы от матери музыкальные, а от отца — вокальные способности, так как последний, как его братья и мать, обладал хорошим голосом. В частности, мой дядя Сергей Трофимович Обухов был настоящим певцом с профессиональной школой — вокальное образование он получил в Италии. Впоследствии, в 1907—1910 годах, я часто пела с ним в семейной обстановке. Мне всегда очень нравилось исполнение им итальянских арий.
С раннего детства дедушка прививал нам любовь к книгам, к празднику дарил нам книги, так что у каждого из нас вскоре образовалась своя маленькая библиотека. Я особенно зачитывалась Диккенсом («Давидом Копперфилдом»), любила «Фрегат «Палладу» Гончарова, «Гуттаперчевого мальчика» Григоровича, «Записки охотника» Тургенева. Дедушка приучал нас к порядку, требовал, чтобы наши уголки — письменные столы и полочки с книгами — мы убирали сами, вытирали пыль и следили за порядком. Иногда случалось, что мы ленились, и нам бывало очень стыдно, когда, подойдя кневытертой полке, мы видели следы дедушкиных пальцев; иногда, например, на моей полке бывало написано: «Надя». У меня с детства осталась любовь к порядку.
Русским языком и общими предметами с нами занималась учительница местной земской школы Мария Петровна Ситникова, которую мы очень любили.
Уроки происходили в нашей детской классной комнате. Мы сидели за круглым столом, а Мария Петровна, прохаживаясь взад и вперед по комнате с папиросой в руках, заунывно, нараспев диктовала нам: «Горькая судьб-иии-нааа, тихая дол-иии-нааа»,— приговаривая:— Пишите, пишите, деточки...». Мы иногда дразнили ее, пускали «зайчика», а она сердилась и говорила: «Ну, детишки, надену галоши, пальто, возьму свой :зонт и уйду».
Мария Петровна очень много рассказывала нам о нашей маме, о том, какая она была добрая и ласковая, как любила и жалела крестьян, лечила и помогала им.
Занималась она с нами в продолжение пяти лет, а потом вышла замуж также за учителя и уехала в Елец с появившимся на свет сыном, которого она звала Петушком. После отъезда Марии Петровны ее сменил учитель Павел Алексеевич Наливкин. У него был более интересный метод преподавания, да и мы стали старше.
Иллюстрации к книге:
Аня и Надя Обуховы 1892,
Надя и Аня Обуховы 1901
