Постановки прошлых лет: "Медный всадник" (1958 г.). Часть 2.

Ранее: 1.

Московская постановка «Медного всадника» была осуществлена балетмейстером Р.Захаровым, который ставил такие балеты Асафьева, как «Бахчисарайский фонтан», «Кавказский пленник» и «Барышня-крестьянка». Итак, режиссер-постановщик «Медного всадника» не впервые решал задачу воплощения пушкинских образов на балетной сцене. Круг этих образов в новом балете не был ограничен только поэмой, положенной в его основу, так как либреттист П. Аболимов, в соответствии с замыслом композитора и режиссера, ввел в сценарий балета сюжетные мотивы и ряд персонажей из «Домика в Коломне», «Арапа Петра Великого» и «Жизни моего героя». В первоначальной редакции спектакля театром, к сожалению, были допущены некоторые отклонения от авторского замысла, в результате чего пострадала драматургия произведения. Однако коллектив театра, в конце концов, почувствовал это и вернулся к той последовательности сцен, которая определена в партитуре Глиэра. В этой окончательной редакции «Медный всадник» прочно закрепился в репертуаре Большого театра как одно из наиболее выдающихся достижений музыкально-хореографического искусства нашей страны.

Мы уже говорили, что музыка таит в себе основные стимулы, побуждающие артистов балета стремиться к жизненной правде сценических образов. Именно таким стимулом и является великолепная, патетически выразительная и эмоциональная музыка Глиэра, проникновенно исполняемая оркестром Большого театра под управлением испытанного мастера — Ю. Файера. Трудность задачи, стоявшей здесь перед дирижером, обусловливалась разноплановостью материала: лирические сцены встреч Евгения и Параши, жанровые эпизоды петровской эпохи, драматические события наводнения, наконец, стержневой мотив «гимна великому городу», — все это требовало не только раскрытия своеобразия всех эпизодов, но и объединения их в стройное целое. Такого единства достиг композитор, такого единства добился и дирижер спектакля. Декорации, созданные М. Бобышовым, как нельзя более соответствуют и романтической приподнятости музыки «Медного всадника», и режиссерскому замыслу постановки. Это относится и к петербургским пейзажам, и к скромному интерьеру комнаты Евгения, и к тому заветному уголку, где виднеются ...близехонько к волнам, почти у самого залива — Забор некрашеный, да ива и ветхий домик... В окончательной редакции спектакля первый акт приобрел драматургическую и композиционную стройность. Сцены народного гулянья на Сенатской площади (напомним, что действие происходит летом 1824 года) сменяются интимной сценой встречи Евгения с Парашей. И тогда, когда влюбленная чета останавливается у памятника Петру Первому, Евгений, простирая руки к «кумиру на бронзовом коне», начинает беседу, превращающуюся в цепь воспоминании, дорогих не только жителям великого города, но и каждому русскому человеку. Воспоминания эти получают сценическое воплощение, — и, разумеется, именно здесь место этим сценам, а не в прологе, который в первой редакции спектакля не был органически связан с последующими актами.

О чем говорят эти сцены, действие которых переносит зрителя в первые годы XVIII века? Здесь появляется державный строитель великого города. Петр стоит «на берегу пустынных волн», обдумывая план создания новой столицы. И вот уже видна верфь, могучий фрегат, на котором развевается андреевский флаг, спускается в море; развертываются картины народного веселья, пляшут русские корабельщики и матросы, голландские моряки. Затем в Летнем дворце начинается ассамблея, и после придворного бала Петр вновь остается один, и перед его глазами возникает панорама строящегося города. Здесь, в конце первого акта, эти сцены, перекликающиеся с прологом пушкинской поэмы, имеют гораздо более действенное значение, чем они имели в начале спектакля. Смысл их не сводится теперь только к «историческому экскурсу», — нет, они говорят о том, что все это живет в сознании Евгения и Параши, отлично понимающих величие деяний «строителя чудотворного». И, следовательно, угрозы обезумевшего Евгения, обращенные именно к нему, этому строителю, виднеющемуся «в неколебимой вышине», приобретают подлинно трагедийное значение.

Продолжение...