Билеты в Большой театр 
„Гугеноты" обычно идут без пятого акта, и это вполне естественно: вопреки заглавию оперы, вопреки всей сюжетной целеустремленности этот акт приходится выпускать ввиду катастрофического снижения после качественных высот четвертого акта. Заманчивая возможность закончить оперу классической бойней, носящей название "Варфоломеевской ночи", разбивается об убогий материал нескольких кусков хора и подавляется обилием мистического и религиозного элемента, снижающего и образ сурового Марселя и общий тонус драмы.
Однако, странным было бы закончить оперу в момент, когда раздался звук колокола, призывающего убийц начать свое кровавое дело, и не показать в виде концовки хотя бы его первичного этапа. Для этого к четвертому акту нами присоединяется финал пятого: начало бойни, расстрел Рауля, смерть Валентины и. как заключительный аккорд, — выход королевы Екатерины Медичи, считающейся злым гением этой исторической ночи.
Конечно, об историчности данной оперы нельзя говорить всерьез, но, поскольку в ней затронуты исторические моменты и личности, нашей задачей было в пределах существующего в опере материала высветлить дух эпохи, характер, взаимоотношения и политические позиции героев. Партия дворян-католиков двояко смотрела на согревшие события. Если король, его мать, Гизы, а за ними все руководящее дворянство и часть городского населения не вплели иного выхода, как разрубить узел вооруженной рукой, то дворянская молодежь, уверенная в своей классовой силе, зачастую с явной иронией относилась к своим политическим противникам, чем и можно объяснить их терпимость по адресу Рауля, а тем более по адресу Марселя и его выходок, разбивающихся об их легкомысленный смех.
Этой же двойственностью объясняется и разрыв Невера с заговорщиками, когда он внезапно натолкнулся на подготовленное преступление. Он не политик, в нем живут еще в дни современной ему эпохи элементы рыцарской романтики. Представитель гугенотского лагеря — Рауль, молодой Наваррский дворянин, как и многие считал, очевидно, своего вождя Генриха образцом, достойным подражания. Очевидно и ему свойственно религиозное равнодушие бывшего для него идеалом Генриха, вскоре сказавшего знаменитую по политическому цинизму фразу: „Париж стоит обедни". Рауль охотно общается с представителями враждебного лагеря, несмотря на суровые протесты своего дядьки Марселя. Ему льстит приглашение в замок одного из аристократов, рассматривающих его, как заморскую обезьяну.
Он вроде Генриха думает, что высшее общество тоже „стоит обедни". Он влюбляется в аристократку, дочь вождя враждебной партии, совершенно не заботясь о ее религии и политических убеждениях. Автоматически состоя в рядах своей партии, он, подслушав убийственный заговор против гугенотов, допускает, чтобы его благородные партийные порывы застряли в любовных тенетах. Его смерть — это единственный выход из путаницы противоречий. И понятно, откуда эти противоречия брались. Дворяне типа Рауля еще не понимали, что политические тенденции гугенот хотя и опирались на дворянство, но по природе своей были чужды ему.
Третьим лицом, занижающим в сущности беспартийную сердцевину драмы, является Валентина — дочь фанатика-католика, палача гугенот, отдающая свою любовь, честь и жизнь... за гугенота. Сюда же следует отнести и королеву Маргариту, сестру короля-католика, дочь Екатерины Медичи и жену короля-гугенота. Талантливая поэтесса в духе Боккачио и отчасти историк своих дней, она полна романтизма. Она верит в дружбу непримиримых, верит клятвам опытных политиков, устраивает романтическую свадьбу любящих сердец и, как страус, прячет свою голову от политических бурь в идиллии пасторальных окружений. А вокруг этих чисто скрибовских героев бушует политическая буря. Авторы как бы умышленно стушевали центральные фигуры этой политической кампании, сведя даже личность королевы-матери до степени безмолвного статиста. Один Сен-Бри выдвинут на первый план, заменяя собой всех вожаков католической партии. Зато Мейербер отдал в руки коллектива все политические коллизии третьего, четвертого и отчасти пятого акта, доведя их выразительную мощность до апогея в сцене заговора и благословения мечей.
В этих сценах политический фон драмы перестает быть фоном, и, приобретая первенствующее значение, берет на себя центр тяжести сюжета. Ввиду этого, несмотря на мелкие и крупные неувязки, противоречия, смешение музыкальных стилей и проч., опера «Гугеноты» занимает почетное место в музыкальной литературе, ибо в ней есть страницы, которые по достоинству до сих пор вызывают восторженное удивление.
