Билеты в Большой театр 
.jpg)
Ранее: 1.
Как я вскоре узнал, Елене Андреевне было всего шестнадцать лет, когда она пришла в Большой театр на приемные испытания артистов хора. Разумеется, ее приняли. Но в хоре она пробыла недолго. Уже в 1912 году Степановой доверили труднейшую по виртуозности партию Царевны-Лебедь в премьере оперы «Сказка о царе Салтане» Римского-Корсакова, которая впервые ставилась в Большом театре. Так Елена Андреевна стала первым Лебедем на нашей крупнейшей оперной сцене. При этом надо еще помнить, что это было время, когда Антонина Васильевна Нежданова достигла зенита своей славы: в 1912 году с огромным успехом она выступила в парижской Grand Opera в ансамбле с величайшими певцами мира — Карузо и Титто Руффо. И при наличии такой «соперницы» в Большом театре, талант Степановой был полностью признан. Уже это само по себе говорит о масштабе дарования Елены Андреевны.
Я застал ее уже в расцвете мастерства на ленинградской сцене, где Степанова вместе с Сергеем Ивановичем Мигаем пели несколько лет. Природа наградила Елену Андреевну великолепнейшим голосом, редкого по красоте и чистоте серебристого тембра. С чарующим голосом соседствовала высокая музыкальная культура. Все ее образы были овеяны огромным обаянием, рождавшимся от синтеза глубокой простоты и столь же глубокой художественной правды. С неизменным успехом исполняла она все ведущие лирико-колоратурные партии, которые были в репертуаре театра. Но чувствовалось, что ближе и роднее были ей образы в русских операх. Разве можно забыть ее Снегурочку, Волхову и особенно Марфу в «Царской невесте»? Своим кристально чистым, светлым звучанием голоса Степанова рисовала удивительно целомудренный, нежный образ русской девушки, неизменно вызывая слезы зрителей в последнем акте онеры. Но также незабываемы ее Виолетта, Лакме, Джильда, Эльза... Это были поистине вершинные создания музыкально-сценического искусства.
Спектакли, которые довелось мне петь с ней, были настоящим праздником. Удивительным чувством восхищения преисполнился я, впервые услышав Ивана Васильевича Ершова. Он поразил меня. Это было задолго до совместного выступления с ним в «Китеже». В то время приехал из Москвы на гастролиВячеслав Иванович Сук. Я не пропускал ни одного спектакля, ходил на все представления, как на работу. Помню, давали «Руслана». Постановка была прекрасной, все артисты пели отлично, но больше всех меня захватил Ершов. Он исполнял далеко не главную и не очень выигрышную — хотя и очень трудную партию Финна; да и голос его поначалу удивил меня своим горловым характером. Однако рисунок роли был столь выразителен, что фигура Финна с первого появления приковала к себе мое внимание. Прошло много-много лет, а я все еще помню его. Ершов—Финн, как живой, стоит перед глазами. Певец покорял своим необычайно гармоничным исполнением, в котором нельзя выделить что-либо особо. Все сливалось воедино и умом, талантом артиста отшлифовывалось до совершенства.
Вскоре мне посчастливилось петь в одном спектакле с Иваном Васильевичем; это было «Сказание о граде Китеже» Римского-Корсакова, в котором роль Гришки Кутерьмы играл Ершов. Об этом образе великого артиста написано немало. Но все, что написано, не передает полностью того незабываемого, неповторимого впечатления, которое оставлял Ершов. Его голос передавал такую гамму человеческих страстей — и буйную лихость, и страх, и страдание, передавал их таким бесконечным разнообразием интонаций, что, казалось, для этой роли не может, не должно быть никакого иного голоса, кроме голоса Ершова. Ни у кого из доселе известных мне певцов я не видел такого дара перевоплощения, такой неподдельной живости в движениях, такого темперамента. Он великолепно владел своим телом, руки же его подчас передавали не меньше смысла, чем слова. Ершов преподавал в оперном классе консерватории, и многие певцы, зажигаясь его вдохновением, волей-неволей перенимали его манеру поведения на сцене. Подражание — не лучший путь, и поэтому оно приводило молодых артистов лишь к бледной копии, вызывающей только улыбку сожаления...
И в жизни, как на сцене, Ершов был таким же темпераментным, даже несколько экзальтированным, отзывчивым, общительным, доброжелательным. Когда он говорил, глаза его горели,и горячая, эмоциональная речь неизменно сопровождалась широкой, выразительной жестикуляцией. Он любил молодежь и никогда не держался с молодыми артистами высокомерно, никогда не поучал их. Безмерно тактичный, Иван Васильевич умел поправить так, что вызывал при этом чувство благодарности. И делал он это, искренне желая помочь. О Ершове можно рассказывать очень много, это неповторимое явление русского оперного театра. Я счастлив, что мне довелось застать его на сцене и петь в спектаклях вместе с этим великим артистом.
К старой гвардии принадлежал и Николай Аркадьевич Большаков — артист культурный, хорошо владевший своим небольшим голосом, правда, не отличавшимся особой яркостью. Певец многорепертуарный, он был известен и тем, что в любое время мог прийти на выручку. Это тоже своего рода талант, и таким талантом обладал Большаков. Великолепным характерным певцом и актером был Павел Максимович Журавленке Он прекрасно владел голосом, тонко фразировал, создавая яркие, запоминающиеся образы. Застал я еще и Владимира Ивановича Касторского. Несмотря на свои уже солидные годы, он поражал мастерством звуковедения, певучестью и красотой тембра своего могучего баса. Отчетливо помню, как выразительно его голос звучал в партии князя Юрия в опере Римского-Корсакова «Сказание о граде Китеже». На ленинградской же сцене я впервые встретился с Владимиром Ричардовичем Сливинским, с которым затем пел в Большом театре. Он был блестящим артистом во всех отношениях — обладал звучным, компактным баритоном, который давал ему возможность одинаково хорошо петь и лирические, и драматические партии, как, например, Мазепа или Ренато в «Бал-маскараде» Верди. Высокий, прямой, с чеканными чертами лица, Сливинский был внешне очень импозантен и красив. А строгость сценического поведения и чуть холодноватые изысканные манеры, четкая артикуляция слова в пении позволяли ему рисовать очень выразительный образ Онегина. Пушкинский герой был у Сливинского подлинным «денди», человеком безукоризненного воспитания, великосветского «тона». Эти же качества проявлялись и в его образе благородного графа Неверра в «Гугенотах» Мейербера.
