Прощание с Харьковом (Из книги «Деятели музыкального театра»), часть 4

Ранее: 1, 2, 3.

Словом, на спектакль я шел без страха. С волнением, которое охватило меня перед выходом, я справился быстро и уже не слышал и не видел никого и ничего кроме музыки, сцены, моих партнеров. Так продолжалось до злополучных «Стансов». Первые же звуки вступления ошеломили. Странное звучание оркестра, в котором музыканты, казалось, играли каждый свое, не слушая друг друга, чуть не сбило меня. Взглянув на дирижера, в панике говорившего что-то то одному, то другому оркестранту, я понял, что произошла какая-то неувязка. Ободряющий взгляд Владимира Александровича успокоил меня, и уже, не обращая внимания на какофонию, несшуюся из оркестра, я вступил в своем тоне. Вскоре и в оркестре был наведен порядок,и дальше все шло хорошо. Уже после спектакля, принимая поздравления своих коллег, узнал я, что на вечернем спектакле была другая часть состава оркестра, нежели на репетиции, и многие не знали об изменении тональности. Поэтому одни играли в тоне, а другие — ниже на полтона. Дранишникову с трудом удалось восстановить порядок. К счастью, инцидент этот публикой не был замечен, для меня же неминуемая, казалось, катастрофа, благодаря выдержке и самообладанию, которые кстати очень необходимы артисту, окончилась вполне благополучно. Раскрыв газету на следующий день, я с жадностью впился глазами в раздел «Театр», ища хоть что-нибудь о вчерашнем спектакле. На первом месте крупным шрифтом было набрано: «Лакме». Дебют баса Рейзена». Я приведу некоторые выдержки из нее, так как они помогут понять, как в те годы пополнялся актерский состав театра.

«Наша академическая опера в нынешнем сезоне пережила своего рода возрождение в отношении приобретения первоклассных вокальных сил. И только басовый элемент являлся до сих пор ее ахиллесовой пятой: отсутствие настоящего басакантанте лишает дирекцию возможности ставить такие оперы, как «Гугеноты» (Марсель) и «Мефистофель». Поэтому тем более следует одобрить тенденцию дирекции время от времени предоставлять дебюты провинциальным силам. И в дореволюционное время из провинции к нам приезжали дебютанты, которые впоследствии оказывались настоящими, подлинными вокальными жемчужинами.

Вчерашний дебютант, бас Харьковской академической оперы Рейзен — обладатель сочного баса-кантанте большой силы и мягкого тембра... Партию Нилаканты он спел с большим подъемом, развернув достаточной силы звук, который у Рейзена «несется» в зрительный зал». Кончалась статья словами, вселившими в меня надежду: «Для нашей академической оперы Рейзен был бы ценным приобретением».

Следующий спектакль состоялся через несколько дней в Михайловском театре. Шел «Фауст» Гуно, я пел Мефистофеля. Помню, что пел с необычайным подъемом, прием публикой был очень теплый и пришлось даже бисировать знаменитые «Куплеты» и «Серенаду» (тогда еще было принято в опере петь «на бис»). Постановка была необычайной. Вообще Малый оперный театр, хотя и принадлежал к академическим театрам, в то время особенно отличался своими новаторскими устремлениями. Быстро освоиться в новых, незнакомых мизансценах помог мне харьковский опыт. Будучи молодым и неопытным артистом, я сплошь и рядом должен был «на ходу» приспосабливаться к новым постановкам с новыми мизансценами, для возобновления которых администрация давала минимум репетиций. Старым оперным артистам достаточно было лишь договориться о выходах и мизансценах, я же вынужден был проявлять максимум внимания, чтобы не испортить ансамбль. Это научило меня не теряться в самых сложных ситуациях. Итак, мои выступления в Ленинграде прошли с успехом. Радостный слушал я директора театра Ивана Васильевича Экскузовича о том, что театр очень заинтересован во мне и потому...

— Я хочу предложить вам контракт на оставшуюся часть сезона и на весь следующий,— закончил он обращение ко мне. Ликование, радость переполняли меня до краев, и я готов был тотчас дать согласие, но осторожность взяла верх.

— Боюсь, Иван Васильевич, что посреди сезона мне трудно будет уехать из Харькова.

— Постарайтесь, голубчик. Думаю, что это не только в наших, но и в ваших интересах.

Поблагодарив, я помчался на телеграф и с полным основанием послал домой телеграмму: «Дебют прошел блестяще». Вернувшись в Харьков, я тут же приступил к переговорам с дирекцией. Как я и предчувствовал, меня старались всеми способами задержать, предлагали лучшие условия, корили за то, что я бросаю театр, давший мне «путевку в жизнь». Я стоял на своем, убедительно отвергая все доводы, ведь с моим отъездом театр ничего не терял — в нем оставались первоклассные опытные певцы. Наконец, настал день отъезда. Уже сидя в вагоне, я заметил на перроне заместителя директора театра. Увидев меня в окне вагона, он устремился ко мне, что-то крича и отчаянно жестикулируя. Однако раздался свисток паровоза и поезд тронулся... Итак, жизнь начиналась сначала.