Институт и консерватория (Из книги «Деятели музыкального театра»), часть 1

Ночью наш санитарный поезд где-то долго стоял, потом мы услышали, как наш вагон с тяжелоранеными стали отцеплять и затем перевели на другой путь. К утру выяснилось, что прибыли мы в Харьков. Разместили нас в госпитале. Настроение было ужасное. Казалось мне, что ужасный тик, крививший в судорожной гримасе мое лицо, и глухота, наступившая в результате контузии, никогда не пройдут. Но здоровый организм переборол все недуги, и вскоре я уже самостоятельно поднимался, потом начал ходить и, наконец, настал день, когда из госпиталя меня выписали. Комиссия же признала меня не годным к строевой службе и демобилизовала. Дело было летом 1917 года. Мне надо было как-то определяться. За два года, проведенные в армии, у меня не пропала охота учиться, а наоборот, еще более укрепилось желание продолжить образование и непременно — в институте. Поэтому после госпиталя я сразу же направился в Технологический институт. Документы у меня приняли, экзамены еще не начинались. Оставалось только подыскать подходящее жилье и начать заниматься. Так я и сделал. Снял Недорогую комнатушку и засел за книги.

Среди поступающих таких, как я, бывших фронтовиков, было не так уж много. Ходили мы в военной форме, лишь споров погоны, дружно помогали друг другу, вместе готовились к экзаменам, волновались друг за друга и, наконец, так же дружно отдыхали после испытаний здесь же в институтском саду, разместившись на траве. Веселые шутки перемежались веселыми песнями. Незабываемые дни! Война для меня уже кончилась, и я, как только мог, старался забыть о ней. Вместо сырых окопов — яркая зелень августовского сада, ласковое солнце, вместо винтовки — книга и вокруг такие же жаждущие счастья молодые люди. Сама собой полилась песня. Голос звучал наполненно. Когда я кончил, один из друзей сказал: — Зачем ты с таким голосом идешь в Технологический институт? Тебе прямая дорога в консерваторию!

Я весело засмеялся. Признание твоего таланта всегда приятно. Но смех мой был вызван не только радостью признания. Мне казалась смешной сама мысль о карьере певца. Слишком уж сильно было в те годы убеждение, что пение — это не профессия для мужчины. Вот инженер — другое дело. А приятель убеждал: — Имей я такой голос, ни минуты не раздумывал бы! Да был ли ты хоть раз в опере? Пришлось признаться, что не был. Когда и где я мог побывать в оперном театре? Ведь в Харькове я впервые, а в Никитовке, Бахмуте и Луганске оперных театров не было. Приятель не унимался.

— Знаешь, завтра в консерватории прослушивание. Хочешь, пойдем туда.

— Зачем?

— Послушаем как поют, ведь это очень интересно.

Мне показалось занятным посидеть на экзамене, и я согласился. Назавтра в условленное время я был в консерватории. Приятель — харьковчанин, очевидно большой любитель музыки, как бывалый завсегдатай смело повел меня в зал. Он был полон. Сидели молодые люди, может быть такие же любопытствующие, как и мы, были люди в возрасте, очевидно родственники экзаменующихся. С трудом нашли мы свободные места. Вся обстановка сразу захватила меня. С увлечением слушал я певцов. Правда, много было и таких, над которыми можно было посмеяться, но комиссия, восседавшая за стоявшим у сцены длинным столом, покрытым зеленым сукном, сразу останавливала горе-певцов. Для этой цели служила красная лампочка, находившаяся на рояле сзади певца. Когда она загоралась, аккомпаниатор останавливался, и это был знак к прекращению пения. Но волновавшийся певец не всегда замечал отсутствие аккомпанемента и продолжал петь. Тогда из зала неслось:

— Довольно-о-о!

И смущенный исполнитель покидал сцену. Вдруг слышу:

— Рейзен!

Рефлекс, выработавшийся в армии, сработал моментально. Я подскочил и по-военному четко ответил: — Я!

Продолжение...