Армия. Фронт. (Из книги «Деятели музыкального театра»)

Более шестидесяти лет отделяет меня от тех событий, но до сих пор забыть я их не могу. Да и вряд ли, кто-либо переживший хоть раз войну, может забыть ее ужасы. Всеобщая мобилизация, начавшаяся 31 июля, еще до объявления войны (Германия объявила ее 1 августа), стала неотвратимо опустошать семьи. Когда однажды младший брат Исай пришел домой в военной форме, его бравый и чрезвычайно гордый вид поверг в отчаяние мать: — Куда ж таких молоденьких-то берут?

Долго не могла понять она, что ее семнадцатилетний сын, преисполненный патриотических чувств и мальчишеского удальства, записался в добровольцы. Вскоре его отправили на фронт, и мы стали жить ожиданием вестей от него. Писал он не очень часто, мама волновалась, отец молчал, но, когда приходили письма, радость поселялась в доме. Однажды в журнале «Весь мир» мы случайно увидели его на фотографии в группе раненых и награжденных. Через некоторое время пришло и письмо, подтверждавшее, что отныне Исай — георгиевский кавалер. Брат был отчаянно храбр. Трагическая смерть рано оборвала его жизнь. Но о нем я расскажу особо.

Конечно, в условиях войны нечего было и думать о поступлении в институт, тем более, что он находился в Харькове, а мать ни за что не хотела отпускать меня из дому. Решили переждать год — может, к тому времени и война кончится... Однако очень скоро стали приходить известия о поражении русской армии в Восточной Пруссии. Война принимала затяжной характер. Через год призвали в армию и меня. Мама, провожая, плакала: — Ты такой высокий, тебя первой пулей убьет! Испытания начались задолго до отправки на фронт. Нас, новобранцев, отправили сначала в Екатеринослав (ныне Днепропетровск) в казармы, и там, как и положено, мы были обмундированы. На меня не нашлось формы по росту и пришлось облачиться во все короткое и очень тесное. Зато у солдат маленького роста шинель напротив волочилась по земле, а на ногах болтались непомерно большие сапоги.

Однажды к нам на учения пожаловало высокое начальство. Стояла глубокая осень, дождь будто нарочно лил не переставая, и глинистая почва была так вязка, что вытаскивать ноги приходилось с огромным усилием. Выстроили нас, последовала команда: — Кру-у-гом! Развернулись не без труда, и вдруг слышу хохот. Оказывается левофланговый, не сумев вытащить из грязи свои огромные сапоги, умудрился каким-то образом так повернуться, что сам он смотрел вперед, а носки сапог назад. Три месяца находились мы на учениях. Пришлось зубрить устав, колоть, рубить, заниматься шагистикой, собирать и разбирать винтовку, стрелять. Но труднее всего было ползать по-пластунски в грязи, окапываться в мокрой глине, а потом сушить и чистить одежду, приводя себя в надлежащий вид.

И все-таки, как ни тяжело это было, но позднее жизнь наша на учениях представлялась мне раем. Через три месяца нас отправили в Волочиск, где происходило пополнение изрядно поредевших в боях полков. Меня зачислили в Первый Финляндский стрелковый полк, который через несколько дней был переброшен в места боевых действий. Бои шли уже на австрийской границе. К передовым позициям подошли ночью. Последовали приказы: — Не курить! — Не разговаривать, котелки привязать. Темень кромешная, жуткая тишина, лишь изредка слышны ружейные выстрелы. Мы заняли окопы.

Нервы напряжены, стремишься хоть что-нибудь разглядеть, увидеть, где враг, но тщетно. Приказа «в атаку» я не услышал, лишь увидел, как в дыму закопошились серые силуэты солдат и с криком побежали вперед. Не успели первые шеренги добежать до позиций врага, как их накрыло шрапнелью. Часть людей полегла, а следом уже перебегала вторая цепь солдат. Все смешалось. Как очутились мы снова в окопах, не помню. Осталось в памяти только ощущение какой-то пустоты, тоски и жажды...

Первая атака показала, как плохо обучены были новобранцы. Когда стали подсчитывать потери, оказалось, что больше всего убитых и раненых было среди них. Но человек так устроен, что привыкает в конце концов ко всему. Привыкли и мы. И к окопной жизни, и к воде, которая стояла там (приходилось ее вычерпывать и делать настилы, чтоб хоть не сидеть на мокром), и к грязи, и к насекомым, которые свободно переползали с одного на другого... Бои, атаки, передышки в окопах чередовались всю зиму и весну 1916 года. Теперь я был уже обстрелянным, на новобранцев смотрел свысока. В одной из атак меня ранило. В госпитале узнал я, что за храбрость, проявленную в бою, награжден Георгием IV степени. Второй награды был удостоен за участие в атаке, окончившейся успешно: противник был выбит из укрепленных позиций. Вскоре я снова попал в госпиталь, после которого получил десятидневный отпуск. Домой в Луганск я прибыл в полной амуниции, сверкая медалями. Мать и любовалась мною, и плакала, отец тихо радовался. Брат Саша, сватавшийся к девушке из Юзовки, решил познакомить меня с ней. В один прекрасный день мы поехали в Юзовку. Чем эта поездка обернулась для меня скажу сразу: там я нашел ту, с которой вот уже почти шестьдесят лет рука об руку иду по жизни. Но отпуск оказался скоротечным, десять дней пролетели вмиг, и вот уже снова дорога... Солдатская дорога...

Когда-то в детстве рассказывала мне мать про своего отца, как служил он верой и правдой батюшке-царю немного-немало, а двадцать пять лет. Казалось, одна мысль, что двадцать пять лет должен ты жить в казармах, кочевать по военным дорогам, подчиняться уставу и единственной подругой иметь лишь винтовку,— должна быть невыносимой. Так думал я, возвращаясь на фронт, прослужив пока восемь месяцев. Двадцать пять... Ведь это вся жизнь! ...В вагоне было душно, темно, а за окном необозримо тянулись степи. Стучали колеса, и под стук их думалось, вспоминалось. Пришел отец домой,— рассказывала мать,— а изба стоит заколоченная. За двадцать пять-то лет никого из родных не осталось в живых. Начал он хозяйствовать, приводить все в порядок. Подумывал уже жениться, но началась Крымская война.

И снова призвали его и еще пять лет отслужил. Вернулся домой, когда уж сорок пять стукнуло... Я так живо представил себя на месте деда, так ясно почувствовал горечь от прожитой им жизни, что стало тоскливо. Нет, не хотел бы я сейчас, когда мне так хорошо, таким счастьем наполнялось сердце, возвращаться туда, где рвалась шрапнель и смерть реяла над окопами… Но поезд вез меня на фронт.