Годы учения (Из книги «Деятели музыкального театра»), часть 2

Наконец, пришла пора поступать в гимназию. Приемные экзамены я сдал довольно успешно, но в списки гимназистов зачислен не был. Это было первое житейское разочарование, постигшее меня. Однако я очень скоро утешился, так как подросший к тому времени младший брат Исай был привезен родителями в город, и мы теперь вдвоем, сидя за одной партой, одолевали премудрости науки. С братом стало немного веселее, не так одиноко чувствовал я себя, не так сильно ощущал тоску по дому.

Но вот наступил 1905 год. Начались волнения. Пришлось прервать учение и вернуться домой. Дома встретила нас плачущая мать. Плакала она не только от радости, видя нас целыми и невредимыми, но и от горя: во время погромов дом наш был разорен. Пришлось всей семьей перебираться на новое местожительство — в Дебальцево. Там на семью обрушилось новое горе: упав с велосипеда и сильно ударившись головой, умер старший брат Семен. Был ему 21 год, и на следующий день после похорон пришла ему повестка из военкомата...

В Дебальцево семья наша прожила полтора или два года и в 1912 году переехала на постоянное жительство в Луганск. К тому времени я уже окончил частную пятиклассную гимназию Бондаря в Луганске и, чтоб не обременять семью, поступил на работу, одновременно продолжая заниматься экстерном в старших классах. Я рано вставал и шел на службу в страховое общество. Вел дела, печатал на машинке и выполнял всякую конторскую работу. Домой приходил уже затемно, так как после работы готовился к экзаменам. Как-то, придя голодный домой, я решил приготовить себе ужин. Однако у меня не хватило самого важного продукта — масла. Между тем примус был уже зажжен, сковорода стояла на огне, а в животе моем разыгрались от голода такие страсти, что я решил взять взаймы масло у хозяйки. Сбегал на кухню, взял масло и радостный, в предвкушении еды, плеснул его на горячую сковороду, на которой лежало уже мясо. Что тут произошло, трудно описать. Дым, угар... Хозяева всполошились, кричат: — Пожар!!! Еле успокоил их.

Выяснилось потом, что вместо постного масла взял я лампадное. Так печально закончилась моя попытка приобщиться к кулинарному искусству. Пришлось ограничиться сухомяткой. Благо самостоятельная жизнь моя длилась недолго. Через год и родители мои, как я сказал, переехали в Луганск. Еще до их приезда я дважды успел сменить работу. Однажды кто-то порекомендовал меня юристу, и я с удовольствием перешел работать к нему. Увлеченно читал судебные дела, слушал судебные разбирательства. Это была сама жизнь, с ее буйными страстями, с всплесками эмоций. Во всех этих делах — больших и малых — было что-то от остросюжетных театральных драм. Это я понял позднее, придя в театр. Сейчас же со всей впечатлительностью переживал сложные перипетии судебных дел, вникал в судьбы людей, попавших в беду, и сострадал...

Первое мое посещение театра еще в Бахмуте так глубоко запало в память, что, когда как-то раз я остался на лето в Луганске и прочел в афишах о том, что в городском саду выступает драматическая труппа во главе с известным актером и постановщиком Свободиным, то первым моим желанием было попасть туда. Поначалу вполне реальная причина — отсутствие денег—охладила мой пыл. И все же вечером я пошел в сад. Покрутившись у входа и поняв, что без билета в сад не пройти, я приуныл. Но тут повстречался такой же горемыка, как и я. Вдвоем мы решили все-таки попытать счастья. Тщетно сначала мы уговаривали контролеров, потом пытались пройти в потоке людей и, наконец, нашли-таки лазейку, в полном смысле этого слова: легко раздвигаемые доски в заборе помогли нам проникнуть в сад.

Сколько наслажденья доставлял мне театр! Я готов был мириться с тем напряжением, волнением и даже страхом, которые испытывал, чтобы пройти «зайцем», но огорчения, когда затея не удавалась, вынести я не мог. Тогда, следуя, очевидно, чьему-то совету, решил предложить свои услуги театру в качестве статиста. Вскоре без особых хлопот я был принят на работу. И вот я впервые на сцене. Помню, сначала я был мамелюком (телохранителем) в «Отелло». Одели меня, загримировали. Телохранитель из меня получился внушительный, огромного роста, плечистый. Когда открылся занавес и я увидел тысячеглазый зрительный зал, ноги подкосились. Страх сковал меня. Казалось, что весь зал только и смотрит в мою сторону. Да, нелегким оказался мой первый выход, хотя никто из артистов, а тем более из зрителей, конечно, ничего не заметил. Помню и курьезный случай, происшедший в первый же вечер после спектакля. Меня загримировали под чернокожего. Кончился спектакль, я разделся, начал стирать грим — не стирается. Уже все разошлись по домам, а я все мыл и тер лицо и шею, пока чуть-чуть не побелел. Долго еще шея красила воротнички рубашек, пока кто-то из артистов не надоумил меня снимать грим вазелином.

Особенно понравилось мне играть цыгана в «Живом трупе». Петь пока что пришлось в хоре, но удовольствие, даже наслаждение, получал огромное. Еще учась в гимназии, я участвовал в хоре и удивлял учителей сильным и чистым дискантом. Теперь же, в шестнадцать лет у меня появился довольно звучный голос, легко мне подчинявшийся. Но работа в театре была недолгой. Еще до приезда родителей пришлось оставить ее, так как вскоре предстояло сдавать экзамены на аттестат зрелости. Из луганских театральных впечатлений запомнились мне гастроли замечательного певца О. Камионского — известного в ту пору оперного баритона. Мне кажется, что лучше, чем он, до сих пор еще никто не спел каватины Фигаро. Слышал я в Луганске и знаменитую в ту пору исполнительницу салонных романсов Анастасию Вяльцеву. У нас в провинции ее боготворили. Меня она поразила своим обаянием, манерой пения. Изящная, с болезненно бледной матовой кожей (Вяльцева умерла вскоре от белокровия), она привлекала к себе обворожительной улыбкой. Пела необыкновенно, я бы сказал, изящно, выразительно. До сих пор романс «Раз красотка молодая» звучит в моей памяти так, как когда-то исполняла его Вяльцева. Жаль, что «несравненная», как ее называли все, артистка так рано умерла. В 1913 году и до Луганска дошла эта печальная весть.

По приезде родителей жизнь моя наладилась, и я с еще большим упорством засел за учебники. Наконец, весной 1914 года последние экзамены были сданы. В семье велись уже разговоры о моем поступлении в институт, строились радужные планы будущей жизни. Но все вдруг рухнуло. Началась первая мировая война.