Жизнь и сцена (Из книги «Деятели музыкального театра»), часть 1

Слово к читателям

Удивительное свойство памяти — ярко воскрешать события огромной давности и трудно восстанавливать в деталях то, что произошло казалось бы не так давно. Чем больше прожито, тем живее воскресают в памяти дни молодости, зрелости. Ярким лучом памяти высвечиваются события давно минувшие, оживают и проносятся перед внутренним взором. И хочется осмыслить все, понять, подытожить... Не раз, оставаясь наедине с собой, перебирал я в памяти прожитые дни и годы. Не раз рука тянулась к перу — записать, но... останавливалась... Зачем? Нужны ли кому-нибудь воспоминания ушедшего на покой артиста? И снова мысленно листал я страницы жизни... Как пришел я в искусство? С детства поставил себе эту цель? Нет. Но откуда тогда такое влечение к театру, к сцене? Пение всегда было моей потребностью, оно доставляло мне огромное удовольствие. Какая-то уверенность в том, что во мне что-то есть, что пение мое доставляет удовольствие не только мне, но и моим слушателям (я видел, как мягчели суровые лица, когда я пел в окопах, как сердца раскрывались навстречу искусству), была во мне всегда. Уверенность... Откуда появляется она? Почему так властно ведет по жизни, заставляя преодолевать непреодолимое? На эти вопросы невозможно ответить одним словом, одной фразой. Лишь прожитая жизнь может дать исчерпывающее тому объяснение. Однако не только вера в свои силы вела меня к цели.

Путь мой в искусство, сопряженный с лишениями, сомнениями, неудачами и победами, неудержимое желание петь даже тогда, когда от голода кружилась голова, когда на плечи легла ответственность не только за себя, но и за близких, и скорое окончание института сулило жизнь устроенную, а я вопреки, казалось бы, здравому смыслу бросаю институт ради сцены. Все это говорит еще об одном — об увлеченности. Написать о ней? Может быть полезно будет грядущим поколениям узнать, как черта эта помогла мне. Как она превращала труд непрестанный, изнурительный в великую радость творчества, как снимала усталость, помогала переносить трудности, заставляла бороться за лучшее, необыкновенное и даже невозможное...

Итак, я взялся за перо. Я должен писать. Должен, потому что в моей жизни были достижения, потому что к ним я пришел самостоятельно, и, может быть, мои ошибки и мои успехи помогут начинающим артистам. Должен еще и потому, что вся более чем полувековая жизнь советского оперного театра — это и моя жизнь, и сейчас, когда историки пишут монументальные труды, подытоживая сделанное театром за два века, мои воспоминания помогут может быть и в этом... И, наконец, должен писать потому, что на своем пути я встречал много замечательных людей — писателей, политических деятелей, великих артистов, о ком интересно будет узнать многим. Целина моих воспоминаний настолько велика, что мысленно трудно охватить все пережитое, и если что-то я упущу, не доскажу, да простит мне читатель.

Детство

Родился я в селе Зайцево, вблизи станции Никитовка, 21 июня (3 июля) 1895 года. Никитовка, железнодорожная станция, место ничем не примечательное, разве только тем, что расположена была на пути к Кавказу, куда весной и летом ехала богатая публика «на воды», и еще тем, что вблизи нее насколько хватало глаз высились необозримые горы угля, добытого в ее рудниках. Жили мы в большом доме, стоявшем неподалеку от железнодорожного полотна. Помню себя с шести лет, когда с ватагой таких же ребятишек носился по угольным насыпям, играя в нехитрые детские игры. Приходили домой мы черные от угля, получали нагоняй от родителей и в следующий раз снова нарушали строжайший запрет не ходить туда, где идет погрузка угля. За домом был луг, весной переливавшийся радужными красками цветов, свежий ветер срывал аромат с их лепестков, и голова кружилась от запахов.

Дивный простор! Но не манил он нас. Деятельные, любознательные, мы с интересом приглядывались и прислушивались к окружающему. День и ночь шла погрузка угля. Ненасытные чрева вагонов поглощали все новые и новые партии его, и черные от пыли грузчики, казалось, не могли их насытить. По шатким мосткам, прогибавшимся от тяжести, шли они по двое, держа носилки. Движения их были равномерны, поступь тяжела, плечи опущены, руки напряжены. Голый, блестящий от пота торс, жилистые руки, красные от напряжения лица,— все говорило о непосильном, изнурительном труде. Нас, как магнитом, тянуло к этим людям, и не знаю, чего здесь было больше — детского любопытства или сострадания.

Продолжение...