Билеты в Большой театр 
Эта история сама по себе не имела сколько-нибудь важного значения,— я коснулся ее лишь для того, чтобы обратить внимание читателя на попытки заблуждающихся почитателей и поклонников Анны Павловой как в течение всей жизни знаменитой балерины, так и после ее смерти замалчивать те ее поступки или черты характера, которые могли бы низвести их кумир на землю с тех заоблачных высот, где она становилась почти недосягаемой для простых смертных. На самом же деле, превращая Павлову в божество, они были больше чем несправедливы к ней, так как, кроме того, что она была великой артисткой, она была женщиной, человеком из плоти и крови.
Как бы то ни было, но даже те, кто обычно не был склонен рассматривать артистов балета как представителей мира нереального, говоря о Павловой, впадали в излишне помпезный тон. Так, например, рассказывая о танцевальном дуэте Нижинского и Павловой из балета «Сильфиды», Александр Бенуа в своих «Воспоминаниях о русском балете» пишет: «...их бесшумно парящие взлеты, исполненные нежной, тонкой грации, наводили на мысль о неземной любви «за гробом», о безнадежной любви бесплотных духов, которым неведомы ни жар пылких объятий, ни сладость поцелуев, которые нежно порхают и предаются не страсти, а грустным ласкам...».
Но и этот панегирик звучит как холодный научный анализ по сравнению с той слезливой сентиментальной болтовней, которая заполняла дамские журналы и другие издания по мере того, как Павлова овладевала воображением публики. Изучая огромное количество газетных вырезок, которые многие почитатели Павловой благоговейно коллекционировали и свято хранили в виде красиво переплетенных томов, я был поражен количеством этой «художественной» литературы. До того как я перестал вести им счет, я обнаружил шестнадцать авторов, употребивших в своих высказываниях о ней самую избитую фразу, когда-либо адресованную жрецам Терпсихоры: «Она танцевала всеми фибрами своей души». Один поэтически настроенный критик назвал ее «божественным видением», другой — «принцессой мелодичных грез», третий — «музыкой, которая обрела зримую форму». Выражение «поэзия движений» украшает многие произведения в прозе, посвященные Павловой. Появилась масса самых невероятных и нелепых стихов, на какие когда-либо могла вдохновить женщина, пусть даже балерина. Поистине удивительно, как бедняжка не захлебнулась во всем этом море чепухи. То, что она оказалась выше бесконечного ханжества и глупости, порожденных досужим вдохновением ее почитателей, свидетельствует о величии ее духа. Если бы цельная натура Анны Павловой оказалась в малейшей степени уязвимой и ни устояла бы перед этой лавиной восхвалений, в результате неизбежно пострадало бы ее искусство.
Во время одной из поездок Павловой по Европе ее увидел директор нью-йоркской «Метрополитен Опера». Он немедленно ангажировал ее на месяц. Впервые Павлова появилась в Нью-Йорке в 1910 году. Здесь каждое движение ее ноги и взмах руки превращались в доллары. Но несмотря на то, что она зарабатывала в США огромные деньги, в ее поведении как на сцене, так и вне ее не было даже намека на вульгарность. В Америке многие знаменитые артисты позволяли, и по сей день позволяют, разумеется, за немалую мзду использовать свое имя для рекламы продуктов питания и патентованных лекарств. Павлову осаждали самыми соблазнительными предложениями подобного рода, но она ни разу не поддалась искушению. Ее агенты и импрессарио создавали ей популярность гораздо более достойными и в то же время весьма действенными способами. Правда, знаменитый американский импрессарио Сол Юрок, занимавшийся организацией гастролей Павловой в США, рекламировал повсюду ее выступления ярко освещенными буквами, но тем самым он лишь воздавал должное ее славе: он никогда не пользовался никакими сенсационными трюками.
Павлова всю свою жизнь избегала предавать гласности свои личные дела. Судя по имеющимся, правда, весьма скудным данным, можно не сомневаться, что у Павловой — натуры горячей и страстной — были увлечения, но она никогда не афишировала их. Для нее это было сугубо личное дело, ее святая святых. Всякие сплетни унизили бы ее в собственных глазах, а она хотела оставаться безупречной не только перед общественным мнением, но и перед самой собой. Правда, она сказала однажды: «Артист должен отказаться от брака. И все же из уважения к моим английским друзьям я должна была выйти за него (Виктора Дандре) замуж». Но, если бы она действительно так думала, она бы объявила о своем замужестве сразу, а не спустя несколько лет. Даже артисты ее труппы, объехавшие с ней весь мир, удивились, когда узнали эту новость. Ее высказывания редко отличались эмоциональностью. Дамские журналы того времени, конечно, подхватывали каждое ее слово. Только один раз она разрешила себе высказаться о чувствах. Она сказала: «Подходящий муж для жены — это то же, что музыка для танца...».
