Ранее: 1.
Два года спустя, в 1891 году, десятилетняя Павлова, хотя и выглядевшая хрупкой, но, по-видимому, избавившаяся от последствий всех перенесенных ею в раннем детстве болезней, без труда прошла строгий медицинский осмотр, который производился при приеме в балетную школу. Она выдержала испытание и по общему развитию и по грации; отныне, выражаясь ее же словами, ее уделом стали «тяжкий труд и мучения». Пришлось подчиняться суровой дисциплине: каждодневные упражнения, труд, труд и труд заполнили большую часть жизни Анны Павловой так же, как, впрочем, и всякого другого серьезного танцовщика или танцовщицы. Вскоре Павлова стала одной из лучших учениц как по танцу, так и по общеобразовательным предметам.
Выдающиеся учителя балетного искусства, имена которых по сей день произносятся с величайшим уважением танцовщиками и балетмейстерами, с самого начала пророчили Анне Павловой блестящее будущее. Немногим менее, чем через четыре года, она впервые появилась на сцене вместе с Фокиным в школьном спектакле «Тщетная предосторожность». Вскоре после этого состоялось ее первое публичное выступление в Мариинском театре: она танцевала в корифейках Pas des Almees из балета «Дочь фараона» на бенефисе Христиана Иогансона. На время ее дебюта произошел небольшой инцидент, который показывает, каким присутствием духа отличаются на сцене все великие артисты: во время танца Павлова, выполняя пируэты, потеряла контроль над своими движениями и с грохотом упала на суфлерскую будку, спиной к зрительному залу. Смех зрителей, однако, ее не смутил: с улыбкой на лице она уклонилась в грациозном реверансе, благодаря публику за внимание — как будто ничего не произошло и ни о каком несчастном случае не могло быть и речи.
Вскоре молодая Павлова столкнулась и с трудностями. Вот как описывает Карсавина в «Theatre street» взгляды той эпохи на билетное искусство и борьбу, которую была вынуждена вести артистка для того, чтобы приспособиться к этим взглядам: «В тот год школу кончали три многообещавшие ученицы и среди них — Анна Павлова. Она была так хрупка, что, по нашему мнению, была слабее двух других. Все учащиеся балетной школы восхищались тогда виртуозной техникой; идеалом балерины для нас была Леньяни, обладавшая хорошо развитой, плотной фигурой. Вряд ли Павлова понимала в то время, что в ее стройной хрупкой фигурке и ограниченности технических возможностей была заложена величайшая сила ее индивидуальности. Романтизм к тому времени вышел из моды. Внешний облик наших танцовщиц по сравнению с силуэтом танцовщиц, выступавших за полвека до этого, со всей очевидностью свидетельствовал об изменении вкуса: публику уже не привлекало бесплотное видение — она отдавала предпочтение балеринам с сугубо земными чарами.
В потопе за современными идеалами наш театр перестал учитывать одно обстоятельство, которое может показаться парадоксальным, но, в сущности, отражает истинное положение вещей, а именно то, что красота танца не зависит от физического совершенства танцовщицы. Ведь, например, среди самых прелестных поз Тальони имеются такие, которые обязаны своей красотой непропорциональной длине ее рук. Поскольку было принято думать, что худоба — враг красоты, многие считали, что Анна Павлова нуждается в усиленном питании. Она, по-видимому, придерживалась того же мнения и добросовестно глотала рыбий жир, который, с точки зрения школьного доктора, был панацеей от всех бед, а у нас вызывал только отвращение. Как и все мы, Павлова изо всех сил старалась достичь виртуозности Лоньяни. Но, к счастью для нее, Гердт сумел угадать, в чем особенность ее таланта. Ему было тяжело смотреть, как хрупкая Павлова выполняет движения, которые подходили только для развитой мускулатуры итальянской танцовщицы, и он советовал ей не стремиться к аффектам, для достижения которых она, по-видимому, чрезмерно напрягала свой слабый организм.