Билеты в Большой театр 
Когда часто видишь дирижера за пультом, — то даже получая большое эстетическое удовольствие,— не то что перестаешь ценить его мастерство, а просто привыкаешь к нему. Отличное становится нормой, эталоном необходимого художественного уровня. В сущности так это и должно быть, так это и было в Большом театре по крайней мере в последние шестьдесят лет, с той поры, когда за пульт встал Рахманинов. Его традиции продолжили такие дирижеры, как Сук, Голованов, Самосуд, Пазовский. И преемственность функции главного дирижера столичной сцены Мелик-Пашаевым казалось вполне естественной и неудивительной. Конечно, и в Большом театре всегда были рядовые дирижеры, но и они «подстраивались» к высокому «тону», который задавали «главные». К тому же, слушатель мог выбирать. И те, для кого в опере основной все же остается музыка, стремились на спектакли, которыми руководили художники. Посмотришь на афишу, увидишь фамилию дирижера и решаешь — идти в театр или нет. А иной раз случается, откладываешь свое посещение, ибо знаешь, что кто бы ни пел, удовольствие будет омрачено...
Так вот, видя Мелик-Пашаева за пультом свыше сорока лет, еще с Тбилиси, и очень любя его, я думала, однако, что он уже полностью сложился как музыкант, что репертуар его раз и навсегда определился, что «потолок» дирижера уже достигнут. Правда, тщательная работа над «Великой дружбой» Мурадели, «Декабристами» Шапорина и «Никитой Вершининым» Кабалевского свидетельствовала об интересе дирижера к современному репертуару. Но и эти спектакли все же не открывали принципиально иных черт таланта. Но вот 1959 год. Постановка в Большом театре оперы Прокофьева «Война и мир». За пультом Мелик-Пашаев... И мы услышали не только новую музыку (опера уже шла в Ленинграде и в Москве — на сцене театра им. Станиславского и Немировича-Данченко). Мы услышали нового дирижера. Вернее сказать, это был тот же Мелик-Пашаев, одинаково умевший раскрыть и лирическую красоту музыки и ее эпическую масштабность. Но в его искусстве появилась новая мера поэтичности — какой-то особенно глубокой и проникновенной.
Раньше управляемый им оркестр ласкал слух своей лирической экспрессией или восторгал стройностью и мощью звучания хоровых массивов. Теперь он говорил со зрителем о самом сокровенном, о том, что иногда нельзя сказать словами, но можно выразить только в музыке. Очевидно, сказалась зрелость души художника. Но раскрыться ей помогла встреча дирижера с музыкой Прокофьева. Если искать аналогии тому, как звучал у Мелик-Пашаева Прокофьев, то прежде всего хочется назвать Рихтера. Да, именно Рихтера, который в каждой ноте, в каждой фразе Прокофьева прежде всего возрождает Музыку с большой буквы.
Почти все советские музыканты росли на произведениях Прокофьева, и играя их в классах, и слушая с эстрады. Но быть может, я не ошибусь, сказав, что такого Прокофьева, с которым нас познакомил Рихтер, мы не знали. Это трудно определить словами, так как музыку никогда до конца не расскажешь, ее нужно чувствовать. Вот такую музыку, которая апеллирует прямо к сердцу слушателя, и раскрыл Мелик-Пашаев в своей интерпретации «Войны и мира». В ней не было ни экспрессионистской жесткости, которую иной раз пытаются привнести в Прокофьева его исполнители, ни сухой графичности, ни гипертрофированной звучности. Мелик-Пашаев сумел увидеть в Прокофьеве классика, показать гармоническую соразмерность всех деталей, всех компонентов его музыки, его образов. И поэтому они обрели редкую, почти осязаемую рельефность. Мне кажется, именно спектакль Большого театра положил конец заблуждениям, которым поддавалось немало слушателей по отношению к музыке «Войны и мира». Во всяком случае я могу это сказать о себе. В спектакле как-то особенно ясно прослеживается русская национальная традиция музыки Прокофьева, тесно связанная с лирикой Римского-Корсакова, с его программным симфонизмом. Вспомним вальс Наташи, Бородинскую битву, вспомним вьюгу, которая сопровождает отступление французов, вспомним знаменитую сцену смерти Андрея Болконского, воздушное, неповторимое glissando скрипок в момент его кончины. Прошло уже несколько лет, как я не слышала этого спектакля, но память с удивительной свежестью сохранила многие его звуковые страницы так, как их воссоздавал Мелик-Пашаев.
Можно сказать, что они потрясали души слушателей необычайной человечностью своей поэзии и лиризма, и в то же время запоминались яркой картинностью образов... «Война и мир» оказалась лебединой песнью дирижера, достойным памятником его таланту, как и высшим его вдохновением. Последним творческим вкладом Мелик-Пашаева была работа с Г. Вишневской над образом Виолетты. Но на премьере с участием Вишневской и Лемешева 24 мая 1964 года за дирижерским пультом стоял Б. Хайкин. За два дня до спектакля у Александра Шамильевича случился сердечный приступ и он лег в больницу. Меньше чем через месяц его не стало... Это была тяжелая утрата для Большого театра, для всей советской оперной культуры, для всех, кто любит прекрасное, возвышенное искусство оперы. В историю Большого театра сверкающей страницей вошло солнечное и поэтичное дарование Мелик-Пашаева, всегда окрыленное бескорыстной влюбленностью в оперу. За пульт театра встанут еще многие талантливые мастера. И пусть они отдадут свое сердце искусству оперы так, как целиком отдал его Мелик-Пашаев. Это будет лучшей данью советскому оперному театру.
