Билеты в Большой театр 
ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА
Пятое действие
Сосновый бор. Скит. Лунная ночь. Входит Досифей. Походка и движения его медленны. Он погружен в свои тяжелые думы. Из скита понемногу начинают появляться раскольники, и среди них я — Марфа. Досифей обращается к раскольникам: «Братия! Облекайтеся в ризы светлые, возжигайте свечи божие».
Под мерные глухие звуки колокола раскольники начинают петь хором: «Смерть идет, спасайтеся, близко враг, мужайтеся! Пламенем и огнем обелимся во славу господа-творца!». Досифей и раскольники уходят в скит. Марфа остается одна. В ушах еще звучат последние слова молитвы. Кругом тишина. Таинственный бор, освещенный луной, стоит словно заснувший. В оркестре звучат мрачные, суровые, скорбные звуки. Я опускалась на колени перед иконой, освещенной мерцающей лампадой, исповедовалась и каялась в своих грехах, в любви к Андрею: «Да днесь терзает душу мою измена его». В последние слова: «Прости меня силою твоей любви, господи!», я вкладывала всю веру, всю надежду на прощение и, рыдая, припадала лицом к земле. В это время за сценой раздавалась песня, которая постепенно приближалась: «Где ты, моя волюшка, где ты, моя негушка, у отца ль у батюшки, у родимой матушки. Куда ж, куда я волюшку, куда свою негушку да куда ж девать буду ее?».
Я медленно поднимала голову и прислушивалась. Узнав голос Андрея Хованского, быстро вскакивала и пряталась за ствол, дерева. Андрей шел шатающейся, медленной походкой с безумными, невидящими глазами и останавливался посредине сцены. На крик его: «Эмма!», я быстро подбегала к нему со словами: «Милый мой», крепко обнимала и пела словно во сне, с любовью и лаской: «Вспомни, помяни светлый миг любви. Много чудных снов с тех пор видала я». На его испуганный крик: «Марфа!», я, успокаивая его, пела: «Я не оставлю тебя, вместе с тобою сгорю, любя». Потом, отходя, почти шепотом обращалась к нему: «А слышь, послышь...», и с нарастающим волнением в голосе, как бы сама себе: «...жарко было, как ночью шептал ты мне про любовь свою, про счастье мое». Эти слова я пела широко, делая длинное фермато на слово «жарко», вкладывая всю свою страсть, вспоминая утраченную любовь, а фразу про «любовь свою, про счастье мое»— с нежностью, трепетом, горечью и потом, сразу меняя голос и настроение, мрачно и сурово пела: «Тучей черною покрылась любовь моя, холодом-льдом сковало клятву твою». Испуганный Андрей отбегал от меня и в изнеможении опускался на срубленный пень. Я подходила к иконе, перед которой горела свеча, и с этой зажженной свечой, вся освещенная лиловым светом, медленно, молитвенно подходила к Андрею и, обходя трижды вокруг него, пела: «Смертный час твой пришел, милый мой! Обойму тебя в остатний раз», и, делая поясные поклоны, отпевала его словами: «аллилуйи-я, аллилуйи-я, аллилуйи-я».
Андрей сидел, как безумный, страшными глазами глядя на меня. За сценой слышались трубы петровских солдат. Досифей в белом саване величественно появлялся из леса: «Труба предвечного! Настало время в огне и пламени принять венец славы вечныя».
Медленно выходили раскольники в белых саванах, со свечами в руках. Андрей кидался ко мне: «Марфа, спаси меня!». И тогда под мрачные звуки похоронного марша в оркестре, где звучали трубы, я начинала петь грозно, мрачно, сурово отчеканивая каждое слово: «Слышал ли ты вдали за этим бором трубы вещали близость войск петровских. Мы выданы! Нас окружили! Негде укрыться. Нет нам спасенья. Сама судьба сковала крепко нас с тобой и прорекла конец нам смертный». Андрей молил: «Марфа, молю тебя, тяжко, тяжко мне». Я брала его за руки и властно вела в скит со словами: «Идем же, княже, братья уж собрались и огонь священный жертвы ждет своей».
Поднявшись по помосту к воротам скита, я обнимала Андрея и, чуя смертный час, полным, звучным голосом пела в последний раз эту изумительную фразу: «Вспомни, помяни светлый миг любви, как шептал ты мне про счастье мое». Я старалась вложить всю истерзанную душу Марфы в эти слова. Потом, сразу меняя голос, глядя на Андрея сурово, мрачно, пела, прорекая: «В огне и пламени закалится та клятва твоя», и быстро увлекала его в скит, уже охваченный со всех сторон огнем. Раскольники пели молитву, и еще раз раздавался мой вопль, который словно прорезал хор, огонь, дым: «Вспомни, помяни светлый миг...». И все обрывалось.
Подошедший отряд петровских солдат видит, как рушится раскольничий скит и вместе с ним как бы рушится старая, темная боярская Русь.
И сейчас, когда я пишу эти строки, я ясно вижу перед собой эту последнюю сцену, которая была моей любимой, вижу себя в темно-лиловом сарафане, с черным платом на голове, с горящей свечой в руках, вижу Андрея, Досифея, хор раскольников в белых саванах, бор, освещенный луной, в ушах звучит эта потрясающая по красоте, глубине и мощи музыка, и мне до боли становится грустно, что все это было когда-то, прошло и никогда для меня больше не повторится...
Вот мои краткие воспоминания о первом спектакле «Хованщины» оперы Мусоргского в постановке И. М. Лапицкого.
Роли исполняли: Досифей — В. Р. Петров, Шакловитый — В. М. Политковский, Иван Хованский — В. Н. Лубенцов, Андрей Хованский — Б. М. Евлахов, Сусанна — Л. Г. Рудницкая, Эмма — 3. Г. Дунаева, подьячий — Н. М. Барышев. Постановка, декорации и костюмы художника М. И. Курилко, который дал импозантные, красочные картины старой Москвы.
Дирижировал В. И. Сук. В. И. Сук был выдающийся дирижер, тонкий музыкант, чуткий, талантливый художник. Блестящий интерпретатор и энтузиаст русской музыки, он был строгим наставником и руководителем. Вячеслав Иванович предъявлял громадные требования ко всем исполнителям, воспитывал в молодых артистах любовь к труду, добивался тонкой нюансировки и в то же время любил работать с теми, у кого была своя творческая инициатива. Петь под его аккомпанемент было истинным наслаждением: оркестр звучал всегда исключительно тонко, никогда не заглушая певца, а, наоборот, помогая певцу доносить свой голос до слушателя.
Я счастлива, что поступила в Большой театр в ту пору, когда ведущими главными дирижерами были В. И. Сук и Э. А. Купер. Они были моими художественными воспитателями, и им я обязана очень многим. Все мои основные партии были подготовлены с Суком и Купером. С Вячеславом Ивановичем Суком я работала над партиями Полины, Люба-вы, Весны, Марфы, Амнерис и Фрики в опере «Валькирия». С Эмилем Альбертовичем Купером — над партиями Любаши, Ткачихи, Кончаков-ны, Кащеевны, Далилы и Эрды в опере «Золото Рейна».
Мне хочется вспомнить также блестящего музыканта, дирижера и исключительно опытного и талантливого хормейстера У. И. Авранека. Под его руководством проходила вся подготовительная работа. Перед каждым спектаклем я приходила к нему домой, и мы репетировали нею оперу.
Досифея пел В. Р. Петров. Как я уже говорила, у него был великолепный бас, приятного, мягкого тембра, но не хватало, однако, той потрясающей сценической выразительности, которой покорял всех Шаляпин в этой роли. Последние годы своей жизни Петров был болен, ему было трудно двигаться. Очень неудачен был его костюм: серый хитон, подпоясанный шнуром; в нем он был больше похож на странника, чем на главу раскольников, но вокальный образ Досифея в исполнении Петрова был очень глубоким и богатым. Я как сейчас помню его проникновенный голос, взгляд, полный ласки, и слова: «Терпи, голубушка, люби, как ты любила...».
Мне хочется сказать несколько слов и о Досифее — М. О. Рейзене, с которым я главным образом пела впоследствии. Марк Осипович создавал монументальный образ Досифея. Рейзен — Досифей — величавый и властный, хладнокровный и непримиримый. У него не было мелких бытовых движений,— все было крупно, все величаво. Он давал образ несокрушимого борца за свою идею, за свою власть. Его прекрасная фигура была очень хороша в шаляпинском костюме. Я любила петь с ним.
Широко были развернуты массовые сцены, в которых красочным, слитным хором великолепно был показан русский народ. Изумительно звучал хор: «Господи, не дай врагам в обиду и охрани нас и домы наши милосердием твоим». Этот хор в третьем действии всегда бисировали. Хор пел под управлением У. И. Авранека.
Роль Ивана Хованского исполнял В. Н. Лубенцов. Он давал рельефный образ старого боярина. Со старика Хованского он снял оперно-тра-фаретный налет ложноклассического величия, подавая роль в сатирическом плане, но одновременно сохраняя и присущий ей реализм.
Подьячего пел Н. М. Барышев. Он вел роль с юмором, но несколько шаржировал. Партию князя Голицына исполнял Н. Н. Озеров. В. М. Политковский, обладавший красивым голосом, в роли Шакловитого давал выразительный образ русского витязя. Партию Андрея Хованского пел Б. М. Евлахов. Партия Андрея Хованского очень неблагодарна, но в исполнении талантливого актера Евлахова она выигрывала.
Вспоминаю, как впоследствии в Колонном зале Дома союзов в концертном исполнении должна была идти опера «Хованщина» с участием артистов Большого театра, хора и оркестра под управлением В. В. Небольсина. Я уже не пела тогда в Большом театре. Мне предложили петь Марфу, и хотя это предложение меня очень соблазняло, после долгих колебаний и размышлений я отказалась. Я настолько любила партию Марфы, настолько сжилась с этим образом на сцене, что мне казалось, будто в концертном исполнении я не смогу почувствовать того настроения, утеряю тот образ, который давала в спектакле. Освещенный зал, публика, концертное платье, рядом дирижер и оркестр, все это, вместе взятое, очень отвлекало бы меня и мешало бы перевоплотиться в мой любимый образ так, как мне хотелось. Я боялась утратить то большое, глубокое чувство, которое жило у меня в душе и сохранилось в памяти от спектакля в Большом театре, когда я пела Марфу.
Иллюстрации к книге:
