Билеты в Большой театр 
РАБОТА В БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ. «ПИКОВАЯ ДАМА». «САДКО». «КНЯЗЬ ИГОРЬ».«КАЩЕЙ БЕССМЕРТНЫЙ». «САМСОН И ДАЛИЛА». «СНЕГУРОЧКА». «МАЙСКАЯ НОЧЬ»
Садко (продолжение)
Во многих операх мне посчастливилось петь вместе с А. В. Неждановой. Часто мы воплощали контрастные образы, противоположные по характеру, например Снегурочка и Весна, Марфа и Любаша, царевна Ненаглядная Краса и Кащеевна, Волхова и Любава, Лебедь и Ткачиха, Панночка и Ганна.
Нежданова давала на сцене образы светлых девушек, а я — женщин, обуреваемых страстями. Антонина Васильевна, таким образом, всегда невольно была моей жертвой, но мои образы были тоже полны страдания и глубоких переживаний, и я должна была страдать из-за нее.
Опера «Кащей Бессмертный» шла всегда вместе с оперой Чайковского «Иоланта». Я пела Лауру. Иоланту пела Нежданова. Она давала такой поэтичный образ Иоланты, что по силе художественного впечатления он, по-моему, был одним из самых сильных образов в ее исполнении. Антонина Васильевна рассказала мне, что когда она работала над этой ролью, то посещала дом слепых, и это помогло ей создать образ слепой девушки.
Вообще Нежданова всегда черпала материал для творческой работы из самой жизни. Она передавала в образе Иоланты ее основные черты — искренность, простоту, настоящее благородство. Неждановская Иоланта с великим терпением несла свое страдание. Не могу забыть, с какой наивностью и простотой она спрашивала: «А какая это роза, белая или красная?».
В Неждановой было много непосредственности, простоты, скромности. Она очень критически относилась к себе, в ней никогда не было самоуверенности, себялюбия. Вспоминаю, что часто после своего триумфа она спрашивала меня робким голосом: «Надя, скажи мне, как я сегодня пела?».
Наши театральные уборные были рядом, и перед спектаклем Антонина Васильевна всегда заходила ко мне, заботливо и внимательно осматривала мой костюм, грим и всегда находила ободряющие слова, а это так дорого.
Трогали в Антонине Васильевне ее бережное и заботливое отношение к молодежи, что я испытала и на себе, заинтересованность в нашем творческом росте, искреннее желание всем нам помочь, полное отсутствие зависти. Антонина Васильевна была какая-то особенная, вся светящаяся, умела всех подбодрить, была полна ласки, теплоты и доброжелательности.
С Антониной Васильевной нас объединяло и то, что мы обе учились у У. А. Мазетти. Единая школа, те же принципы, общие приемы постановки голоса и дыхания, единое построение фразы и, следовательно, единая музыкальная основа — все это создавало единое понимание искусства.
Мазетти почти всегда присутствовал на наших выступлениях в Большом театре, давал ценные советы и иногда помогал в работе над образами. Я любила его замечания... Так хотелось совершенствоваться и расти от спектакля к спектаклю. У меня до сих пор хранится программа спектакля, на которой Мазетти написал карандашом по-итальянски: «Браво. Голос звучит прекрасно. Игра тоже».
Для Мазетти это было очень много, он был скуп на похвалы, и меня, начинавшую певицу, это очень подбодрило и окрылило.
Я поступила в Большой театр в 1916 году, а через год в России
начался великий перелом. Коллектив Большого театра сразу почувствовал всю грандиозность совершавшихся событий.
А. В. Луначарский собрал всю труппу в театре и сказал, что именно теперь мы, артисты, должны начать работать особенно дружно, что в театр придет другой зритель, что рабоче-крестьянское правительство даст возможность широким массам трудящихся приобщиться к искусству.
И действительно, в театр пришел настоящий русский народный зритель — рабочие, солдаты, матросы, которым раньше театр был недоступен. Революция дала актеру совершенно новую творческую основу. Мы начали выезжать на заводы, фабрики, в воинские части, в школы.
