Билеты в Большой театр 
Верный рыцарь оперного театра
Если проследить весь творческий путь музыканта, то можно заметить, что с годами он все меньше отдает времени симфонической эстраде, хотя и здесь его неизменно ждет большой успех. Этот факт тем сильнее обращает на себя внимание, чем настойчивее в последние годы замечается стремление дирижеров к эстраде. Здесь не место углубляться в анализ причин такого явления, но думаю, что вряд ли это замечание спорно. Хочу только отметить, что голод на оперных дирижеров высокого класса с каждым годом становится все ощутимее и очень серьезно сказывается на музыкально-художественном уровне спектаклей многих театров.
Мелик-Пашаев был одним из самых верных рыцарей оперного театра, никогда ему не изменяя. Он любил его, любил искренне и глубоко, не представляя для себя иной жизни, как в театре. Как-то давно, он мне сказал, что ему дорог даже самый запах кулис, этот специфический запах, рождающийся, вероятно, от столярного клея и красок, хорошо знакомый каждому работнику сцены. Вся рабочая атмосфера оперного театра была для дирижера живительной творческой средой, столь необходимой ему для вдохновения. Он с огромным удовольствием проводил сам черновую работу, если вообще можно так назвать работу по подготовке спектакля. Александр Шамильевич не передоверял, например, работу с певцами концертмейстерам, и сам вел не только спевки, но и занятия с исполнителями в классе, тщательно отделывая с ними все художественные детали партии. Здесь дирижеру помогали его большой концертмейстерский опыт, исключительная память, великолепное знание оперной литературы (надо сказать, что в 10—20-х годах репертуар тифлисской оперы был намного богаче и разнообразнее, нежели сейчас репертуар столичных театров), а главное — глубокий интерес к пению, к певцам.
Любопытно в этом отношении воспоминание С. Я. Лемешева о своей первой встрече с Мелик-Пашаевым в тифлисской опере в 1930 году: «Меня представили ему как исполнителя партии Владимира Игоревича. Он очень мило улыбнулся, пожал мне руку и, как показалось, немножко недоверчиво посмотрел на меня. А я недоверчиво посмотрел на него. Мы казались друг другу слишком молодыми. Помню, я подумал с некоторой обидой: «Я-то, конечно, молод, но и ты, кажется, не старее (как потом выяснилось, Александр Шамильевич был даже моложе меня на три года!). Но поскольку Мелик-Пашаев был дирижером, то я считал его молодость непростительной... Правда, я знал, что дирижер, несмотря на свою юность, пользуется большим уважением в театре, что он не новичок за пультом... И все-таки, я, конечно, еще не имел представления о масштабе его дарования, в чем, впрочем, удостоверился почти тотчас. Александр Шамильевич сразу же спросил, не хочу ли я пропеть с ним свою партию? Разумеется, я ответил утвердительно. Взяв меня дружески под руку, он пошел со мною в класс. По дороге я вспомнил, что надо пригласить концертмейстера. — Не надо,— сказал Мелик-Пашаев.— Я проаккомпанирую. — Тогда возьмем клавир,— сказал я. — И клавира не надо. Окончательно заинтригованный, удивленный и даже огорченный легкомыслием молодого человека, я вошел с ним в класс...
Партию Владимира Игоревича я знал хорошо, так как уже много раз пел спектакль. За себя я не беспокоился. Дирижер сел за рояль, а я насторожился — что-то сейчас будет?! Но вот он взял несколько аккордов, как бы проверяя инструмент, и «пошла» сцена затмения солнца из пролога. Я как загипнотизированный смотрел на руки Мелик-Пашаева, заставившие рояль звучать по-оркестровому. Играл он превосходно, петь с ним было необычайно удобно. Занимались мы долго. Некоторые фразы повторяли по нескольку раз, и так оба увлеклись, что не заметили, как пролетело около двух часов! Первого урока с Александром Шамильевичем я не забыл до сих пор. Для меня это было какое-то важное творческое приобретение...».
Вот так Мелик-Пашаев умел вдохновлять певцов и сам заражался вдохновением потому что все, что было связано с оперой, с пением, с могучей выразительной силой оркестра, было ему дорого и любо. А ведь труд оперного дирижера — большой труд. Проработка партии с отдельными певцами, затем спевки, согласование своих замыслов с режиссерскими, оркестровые и сценические репетиции, выработка ансамбля, наконец, самый спектакль, душою которого является дирижер, объединяющий солистов, хор и оркестр в едином драматическом действии. Все это требует, кроме таланта, целеустремленности, воли и вместе с тем такта, умения общаться с большим коллективом. Всем этим в избытке обладал Александр Шамильевич, на редкость скромный, тактичный, доброжелательный человек, бескорыстно преданный своему труду. Его увлечение работой, привязанность к Большому театру наглядно раскрываются в письмах к другу, замечательному дирижеру, Михаилу Арсеньевичу Тавризиану, во многом близкому Мелик-Пашаеву по своей тонкой, изящной и пылкой душе художника, по своей любви к оперной сцене.
