Билеты в Большой театр 
Это было в 1921 году. Худощавый, стройный юноша в очках, с неизменной тетрадкой нот под мышкой. Добродушное, приветливое лицо, шапка густых непокорных волос, спадавших на лоб.... Вежливый, предупредительный, легкий в общении, он сразу же стал любимцем певцов: все хотели работать только с ним. И юный Мелик-Пашаев мчался с занятий в театре — на концерт, свободно читая с листа самые виртуозные фортепианные партии, чутко следуя за солистом. «Вот уж Шура никогда не подведет»,— говорили певцы, полагаясь полностью на молодого аккомпаниатора. Однако концертмейстерская работа была для Мелик-Пашаева лишь этапом, приближающим его к осуществлению заветной мечты стать дирижером, властителем всей необъятной стихии звуков оперного спектакля. В этом помог ему выдающийся грузинский музыкант, ныне покойный Иван Петрович Палиашвили (брат композитора), бывший тогда главным дирижером оперы.
«Ну-ка, попробуй свои силы»,— сказал он однажды юному концертмейстеру, поручив ему провести без репетиции «Фауста». Большой успех, с которым прошел спектакль в памятный вечер 1923 года, решил судьбу музыканта. С этого вечера Мелик-Пашаев пять лет занимал место за дирижерским пультом тбилисской оперы. Доверие, которое вызвал к себе молодой дирижер, характеризуется тем, что ему сразу же стали поручать весьма ответственные постановки. Например, одним из первых выступлений Мелик-Пашаева явился авторский вечер талантливого грузинского композитора Виктора Долидзе. Мелик-Пашаев дирижировал его оперой «Лейла». «Это совсем юный музыкант, далеко еще не достигший двадцати лет, но смелость и четкость его взмаха, уверенная музыкальность, большой темперамент, безукоризненное знание партитуры, точность вступлений, строгое чувство ритма и разнообразие оттенков говорили об определенном незаурядном даровании». Таково было первое высказывание прессы о Мелик-Пашаеве — дирижере, которое совпадает со всеми последующими критическими оценками его искусства. Все основные черты дирижерского дарования Мелик-Пашаева проявились сразу же, с первых спектаклей.
Молодого дирижера влечет к большим помпезным постановкам, насыщенным грандиозными массовыми ансамблями, к лирике Чайковского и Римского-Корсакова, к драматизму сочинений веристов. Но наряду с классическими операми и балетами он проявляет живой интерес к произведениям советских композиторов. Я помню его первые самостоятельные работы: постановки опер «Орлиный бунт» Пащенко, «Тамар Цбиери» Баланчивадзе (потом получившей название «Дареджан Цбиери»), позднее «Прорыв» Потоцкого. Мелик-Пашаев много выступает и на симфонической эстраде, исполняя классическую музыку, творения современных армянских и грузинских композиторов, являясь желанным партнером всех гастролеров-инструменталистов. Совместные выступления связали молодого дирижера большой дружбой, например, с известным немецким пианистом Эгоном Петри, часто посещавшим Тбилиси в середине 20-х, годов.
«Явиться неизменным спутником Петри...— какой лучший «патент» может заслужить дирижер,— писала газета «Заря Востока». — В таком полном художественном согласии с Петри был А. Мелик-Пашаев, и Петри неоднократно демонстрировал на эстраде одобрение своему молодому партнеру. Ясным чувством характера музыки, чуткостью ко всем намерениям пианиста, строгой, выдержанной красотой взмаха, мягким тоном оркестрового сопровождения и неукоснительной точностью в самых рискованных моментах, самых ураганных темпах, какие развивал Петри, Мелик-Пашаев приковывал наряду с пианистом внимание всех слушателей и, видимо, внушал спокойную уверенность в полном контакте самому пианисту». В репертуар дирижера быстро вошли лучшие и сложнейшие создания симфонической музыки Чайковского, Скрябина, Прокофьева, Бетховена, Берлиоза, Вагнера, Штрауса; он смело соперничал с крупными русскими и зарубежными дирижерами, гастролировавшими в Тбилиси. Но тут-то и сказывается требовательность молодого артиста, его неодолимая потребность в самосовершенствовании. Только посредственность быстро почиет на лаврах. Истинный же талант неустанно стремится вперед.
«Все более и более я чувствовал разрыв между моими идеями и реальной возможностью их осуществления»,— вспоминал Мелик-Пашаев, подчеркивая ощущавшуюся им в ту пору недостаточность своих познаний, отсутствие твердой теоретической основы. И музыкант, за пять лет ставший любимцем слушателей, завоевавший признание в широких кругах общественности, вдруг садится на студенческую скамью. Осень 1928 года застает Мелик-Пашаева на дирижерском отделении исполнительского факультета Ленинградской консерватории. Из двух лет пребывания в консерватории последний год Александр Шамильевич занимался в классе А. В. Гаука, в одно время с Е. А. Мравинским. Мелик-Пашаев с увлечением работает над совершенствованием своего мастерства, уделяя особое внимание изучению музыкальной литературы. «Однако главными моими учителями и посредниками в знакомстве с классиками симфонизма явились, конечно, замечательный оркестр Ленинградской филармонии и ряд знаменитых дирижеров, часто приезжавших в Ленинград,— говорил Мелик-Пашаев.— Два имени навсегда вошли в мою память. Это Бруно Вальтер и Отто Клемперер. Их исполнение навсегда для меня останется высоким образцом глубокого уважения к идеям композитора, подлинно творческого вдохновения и совершенно магической силы воздействия на оркестр. Пример Отто Клемперера мне показал, как нужно и важно в процессе работы с оркестром над деталями сохранять перспективу целого, всей архитектоники произведения, его идейно-эмоционального содержания».
