Билеты в Большой театр 
Танцы в «Хованщине» и концертные миниатюры
Диапазон творческих интересов Лапаури был необычайно широк. Он разрабатывал либретто к своим будущим спектаклям, писал киносценарии, ставил танцы в опере, создавал спектакли и хореографические миниатюры, осуществлял постановку телевизионных фильмов. Он был всегда в поиске. Иногда проходили годы, прежде чем удавалось сделать реальный шаг на пути к осуществлению мечты. И, несмотря на это, он никогда не отступал от намеченного, а, напротив, прилагал немало усилий, чтобы подняться в своем поиске на ступеньку выше. Лапаури любил оперное искусство, которое хорошо знал и высоко ценил. В его домашней дискотеке можно насчитать десятки редчайших записей в исполнении выдающихся певцов прошлого и наших современников. Его познания в этой области можно было бы сравнить с познаниями широко эрудированного музыковеда. Он мечтал об оперной режиссуре, где, как ему казалось, есть возможность воплотить еще неиспользованные ресурсы выразительных средств: внести подлинную пластическую культуру, способную ярче высветить характеры персонажей и образное содержание произведения в целом. Множество интереснейших постановочных решений было разработано им для сценической трактовки оперы Пуччини «Плащ», которую он мечтал поставить с оперной труппой Киевского театра.
Свои творческие замыслы Лапаури отчасти удалось воплотить при постановке танцев в опере М. Мусоргского «Хованщина». Премьера этого спектакля состоялась на сцене знаменитого Миланского театра «Ла Скала» в 1967 году. В постановке спектакля приняли участие: режиссер И. Туманов, художник Н. Бенуа, дирижер Д. Гавадзени, хормейстер Р. Бенальо и балетмейстер А. Лапаури. В состав творческой группы, которую возглавлял главный режиссер Большого театра Туманов, входили известные советские певцы – И. Архипова и М. Решетин. Волнение постановочной группы усугубляли жесткие сроки: для постановки грандиозного спектакля отводилось полтора месяца. Прилетев в Милан, Лапаури тут же стал подбирать исполнителей из балетной труппы «Ла Скала». На главную партию была выбрана прима-балерина театра Э. Марини, обладавшая широким стилистическим диапазоном, яркой сценической внешностью и неподдельным темпераментом. Без особых затруднений были отобраны и другие шестнадцать исполнительниц. Им предстояло освоить почерк незнакомого для них хореографа.
Режиссерский замысел Туманова, декорации Бенуа требовали от балетмейстера нового хореографического прочтения «Пляски персидок», обычно входившей в драматургическую канву «Хованщины» как грандиозный балетный номер.
«Ставя «Пляску персидок», – рассказывал Лапаури по приезде в Москву, – я стремился освободить этот номер от извечной дивертисментности. Бессмертная музыка этого эпизода, резко контрастирующая с чисто русскими страницами партитуры, важна не столько как колоритная новая краска, не столько для «переключения внимания» слушателей, сколько для характеристики настроения Ивана Хованского. В этом эпизоде – его желание во что бы то ни стало забыться, отвлечься от сознания гибели заговора и собственной обреченности. Поэтому хотелось поставить этот номер так, чтобы весь танец группировался вокруг старого князя, чтобы сам он стал динамичным, пластическим центром этой сцены». Для этого надо было добиться того, чтобы певец сам принимал участие в танцевальном действии. С этой сложной задачей прекрасно справился талантливый Н. Гяуров, исполнявший партию Хованского. Певец, наделенный большим даром сценического перевоплощения, двигался, по словам Лапаури, так музыкально, мягко, красиво, что казалось, будто он прирожденный балетный партнер. К тому же исключительная актерская выразительность, изумительный голос, способный передать все оттенки настроений и предчувствия его героя, дополняли органику поведения Хованского, находящегося в центре сцены с персидками.
Балетмейстер строил весь танцевальный эпизод так, что солистка все время была рядом с Хованским, а остальные шестнадцать танцовщиц располагались вокруг них: «аккомпанируя» своей подруге, они образовали своего рода пластический «оркестр». Композиционный рисунок этого танца очень напоминал изящный и затейливый орнамент персидского ковра.
