Билеты в Большой театр 
Батальный видеоряд, проецируемый на задник в сцене Полтавского боя (видеохудожники Павел Лабазов, Андрей Сильвестров), выполнен удачно и в достаточной степени сопрягается с течением музыки.
Стилистика костюмов (художник-модельер Елена Меркурова) также подчинена в основном главной идее вневременности, вернее, «надвременности» происходящего. Здесь налицо множество градаций: лишь у женщин этнографически «правильные», достоверные костюмы, одежда большинства мужского состава носит более нейтральный характер. Что касается главных героев, то можно наблюдать смысловое разнообразие: кожаная куртка у Орлика, костюм белого цвета с галстуком в I акте, затем грязнобелое рубище Кочубея; Мазепа облачается по ходу действия то в подобие кителя поверх темно-зеленого жилета, то в богато расшитый парчовый халат. Различные одеяния Марии – украинский костюм, европейское платье и остающиеся от него полуразодранные лохмотья – призваны прийти на помощь в отражении смены ее душевных ипостасей.
Концепция светового оформления (художник по свету Дамир Исмагилов) в целом участвует в решении общей задачи, в то же время как будто бы вычерчивает свою линию. С самой первой сцены на сценическом покрытии рисуются узоры, замысловатость и прихотливость которых воспринимается на общем минималистском фоне оформления как эквивалент переплетающихся переживаний и судеб героев. Оформление задника с письмами Мазепы благодаря световой игре воспринимается то как кирпичи пыточного каземата, то как развалины дома Кочубеев. Выразительны борьба и контраст жгуче-красного и умиротворяющее-голубого, дающих при сочетании и взаимопроникновении особый, неприятно-грязноватый колер. Понятно, с кем из героев соотносится каждое из начал, образующих при соприкосновении антигармоничную субстанцию. 
Высокой оценки заслуживает работа хормейстера Валерия Борисова и хореографа Георгия Алексидзе. Особенно следует выделить коллектив хора Большого театра, давно уже достигший завидной стабильности.
Широкое распространение получает в спектакле популярный прием обыгрывания предметов, замещающих отсутствующего в данный момент персонажа – здесь налицо своего рода сценическая синекдоха. Для заглавного героя – это его фуражка и плеть; Мария удостаивается быть замещенной в любовной арии Мазепы полуочищенным зеленым яблоком, водруженным на нож. В более расширенном и продвинутом виде сюда же относится и карта Украины, скатерть на столе в кабинете Мазепы. Идущий большей частью на пользу выразительности, прием этот превращается в конце концов в режиссерский фетишизм.
Все действие словно замкнуто в круг: в начале и в конце мы видим девушек, выходящих с огоньками в руках. Эти же огоньки присутствуют и в сцене Мазепы во второй картине II действия. Возникает напоминание о мятущихся и неприкаянных, изначально чистых людских душах, сгорающих в пламени всепоглощающей вражды.
На протяжении нескольких премьерных вечеров образы претерпевали некоторые изменения: партии впевались, сценические контуры дорисовывались. Оркестр постепенно, если можно так сказать, набирал звучность.
Если говорить о пении в как таковом, то в целом оно характеризуется стремлением стать главным средством выразительности, иногда заметно чрезмерное использование выходящих за пределы вокальной линии аффективных восклицаний. Своеобразно отношение к фразировке, служащей одним из средств передачи, с одной стороны, возраста героев, с другой, отражением их поведения в разных ситуациях.
Будучи гостем на сцене Большого, Валерий Алексеев тем не менее в наибольшей степени освоился на сценическом пространстве. Прежде всего в артисте импонирует тщательнейшая проработка всех деталей, не рассыпающихся, но сцементированных воедино. Органичность его существования проявляется во всем: она и в вокальной составляющей, и в уверенности, рассчитанности движений, и в том, как он пускается на несколько раз вместе с танцорами в пляс в гопаке. Интересно, что в разных спектаклях Алексеев выделял в качестве акцентов, чуть поднимая над вокальной линией, разные моменты партии. К последнему дню премьерной серии при достаточно жесткой манере пения, используемой артистом, была заметна некоторая усталость – как голосовая, так и сценическая.
Отдельно, особняком стоит ариозо «О, Мария!» со всем его контекстом. Оно не «облиричивается»; все или превращается в свою противоположность, или оборачивается совершенно неожиданной стороной. Нигде в диалогах с Марией не уловим мы у Алексеева хотя бы отголосок истинного чувства. Оно подменяется либо велеречивостью, либо высокомерно-презрительной насмешливостью, являющимися, впрочем, не чем иным, как уходом от себя: человек такого положения не может, более того, не имеет права обнаружить свою пустоту. Мазепа – человек как бы без возраста, существующий в реальном пространстве, но вне течения времени.
