Билеты в Большой театр 
Ранее: Часть 152
Хороши были Г. Большаков (Собинин) и Е. Антонова (Ваня). Поверг в восхищенное изумление зрителей и балет второго (польского) акта блеском, помпезностью превосходно поставленных танцев, в которых участвовали ведущие солисты хореографического коллектива Большого театра. Но оформление этого акта не оставляло в зрителе сомнения в злой иронии художника по отношению к польскому двору. Свободно компонуя элементы XVII—XVIII веков, насмешливо обыгрывая портреты польских королей, Вильяме порывает с натуралистически точной передачей стиля, но воссоздает атмосферу тревоги и скепсиса. «Чванная и злобная польская шляхта несется в мазурке, но кажется, что все это трагикомический маскарад, фантастическая пляска смерти»,— проницательно замечает Наталья Соколова. Надо ли говорить о том, что возрождение «Ивана Сусанина» в Большом театре стало сенсацией?
Теперь остается только поражаться той обостренной интуиции, тонкому предвидению приближающихся грозных событий, которые проявили советские музыканты в то время. «Иван Сусанин», трактованный Большим театром как грандиозный памятник героизму и преданной любви к родине русского народа, увидел свет рампы почти тогда же, когда в Большом зале Московской консерватории прозвучала патриотическая симфония-кантата Ю. Шапорина «На поле Куликовом» (на стихи А. Блока) о разгроме Дмитрием Донским татарских полчищ. Тогда же впервые была исполнена оратория С. Прокофьева «Александр Невский» — о победе русских воинов над немецкими псами-рыцарями, о знаменитом побоище на Чудском озере.
Основоположник русской классической музыки М. Глинка, вдохновленный героической эпопеей 1812 года, спустя целое столетие, казалось, протянул руку братской солидарности советским художникам, как и всему советскому народу, поддерживая в них твердую уверенность в победоносном исходе наступающих тяжких испытаний. Об этом всегда напоминал спектакль «Иван Сусанин», возобновленный на сцене Куйбышевского театра 17 мая 1942 года в период эвакуации и ,по возврате труппы в Москву — в филиале весной 1943 года. В связи с возвращением «Сусанина» в Москву Ю. Шапорин писал: «Красная Армия идет по Смоленщине, родине нашего великого Глинки. Там, в Смоленске, на одной из площадей поставлен ему памятник»,— и заключал: «Советский народ будет всегда носить в своих сердцах новых Сусаниных, рожденных в грозах и бурях Великой Отечественной войны».
И наконец, «Иван Сусанин» был заново поставлен в Большом театре его новым художественным руководителем А. М. Лазовским зимой победоносного 1945 года. Этот спектакль, работа над которым протекала в обстановке каждодневного напряженного труда под зорким, бдительным и требовательным руководством большого дирижера, по существу явился новой интерпретацией гениальной оперы Глинки. Академик Б. Асафьев в связи с постановкой 1945 года замечал: «Хор Большого театра оказался на высоте самых взыскательных требований музыкального искусства. И в чистоте стиля, и в свежести, в полнозвучии и плавной русской напевности, а также в сценической дисциплине и стройности — всюду следы огромной и тщательной работы хормейстера (М. Шорин) и режиссера (Л. Баратов), а главное — наличие серьезного и внимательного отношения к делу...
Оркестр насыщен выдающимися артистами... В нем налицо старание играть еще лучше и еще артистичнее: коллективная художественная совесть оркестра постепенно проверяет себя, будто в зеркале, в очередной работе день заднем». Высоко оценивает Асафьев дирижерские качества Лазовского, особо подчеркивая изумительно тонкую и четкую проработку ансамблей. Об этом же пишет А. Шавердян, восхищаясь выдающимся исполнением вокальных ансамблей, особенна квартета третьего действия, где все «гармонично, выпукло, соразмерно, отмечено единством мысли и чувства, объединивших героев...
Этот спектакль забыть нельзя. Знакомый во многом в сценическом решении, он зазвучал как бы заново и в музыкальном отношении, пленяя скрупулезной отделкой деталей и богатством выразительных оттенков, как бы впервые услышанных дирижером в партитуре. Каждый штрих, каждый тембр инструмента, не говоря уже о темах или подголосках в оркестре, не ускользали от внимания слушателя. Партитура словно «просматривалась» насквозь, музыка зримо воплощала образы». Критика отмечала артистический рост М. Михайлова — умножившуюся силу воздействия его голоса и «осмысленность, подчас инструментальную мягкость оттенков. С силой он проводил сцену в лесу и с истинным вдохновением, даже какой-то благоговейной взволнованностью пел широкую мелодию: «Велик и свят наш край родной», звучавшую как гимн родине, раздавившей фашистскую гидру».
Продолжение: Часть 154
