Билеты в Большой театр 
Ранее: Часть 137
«В начале этой статьи, — пишет нарком, — я уже сказал, что никому не придет в голову говорить о том, что посещение экскурсией музея статуй античных богов может разбудить в сердцах экскурсантов тлеющее там религиозное чувство. Эти боги умерли, поэтому они прекрасны. Мы видим в них сгусток человеческой мечты, порыв к совершенству». Упоминая, что христианская религия еще живет в сознании многих, Луначарский, однако, подчеркивает, что вопрос далеко не так прост, как предполагают апологеты или противники «Китежа»: «Этих последних мы спросим: ну, а храм Василия Блаженного — не снести ли его? Он ведь является также религиозным памятником, и самое наличие его на Красной площади есть, несомненно, одна из форм религиозной заразы. Можно ли показывать картину Иванова «Явление Христа народу»?...»
Обращая внимание читателей на тонкую политику Ленина в вопросе о религии (оставление действующих церквей и т. д.), Луначарский спрашивает: «Вот при таких условиях можно ли думать, что восстановление какого-нибудь изумительного храма XII века, вроде Спаса Нередицы, или музея, наполненного иконами, или исполнение* духовных концертов, скажем, «Всенощной» Рахманинова, Чайковского, или исполнение «Киежа» в Большом театре, что-нибудь существенное прибавляют к этой обстановке? Нет, они ничего существенного к этим обстоятельствам не прибавляют». Далее нарком продолжает: «А раз мы церкви не боимся, то уж совсем смешно бояться «Хованщины» и «Китежа». Один очень авторитетный, занимающий чрезвычайно высокое руководящее место товарищ в разговоре со мной относительно воспрещений этих опер, бегло указав на те же обстоятельства, которые я здесь шире развиваю, весьма резко закончил свое суждение. Он попросту назвал «глупостью» подобные тенденции...».
Нарком подчеркивает, что это суждение «показывает, насколько для некоторых стопроцентных коммунистов кажется смешной суета по поводу «религиозной отравы», льющейся со сцен Ленинградской и Московской оперы... И не лучше ли было бы, если в газетах и журналах появился бы действительно продуманный социологический разбор того и другого (т. е. музыки и либретто «Китежа». — Е. Г.), если бы были анализированы их общественные корни и тенденции, словом, им дана была бы горячая материалистически освещающая их критика вместо криков «запретить», «снять», «задушить»,— заключает Луначарский, объясняя, почему Наркомпрос дал разрешение на постановку оперы Римского-Корсакова. Я изложила здесь основные положения статьи А. В. Луначарского потому, что, хотя автор и не дает идейно-эстетического анализа «Китежа», вполне обоснованно предлагая сделать это специалистам, его высказывание является не только ценным документом истории.
Споры об этой опере Римского-Корсакова и ее сценическом воплощении до сих пор вспыхивают с каждой новой постановкой. Любопытно, что даже столь убедительное выступление наркома не погасило критический огонь. В связи с этим 16 сентября 1926 года в Наркомпросе состоялось особое совещание по вопросу о репертуаре академических театров. В совещании приняли участие А. Луначарский, представитель Рабиса А. Покровский, композитор и музыковед Б. Яворский, критики Вл. Блюм, П. Новицкий и другие. Но, видимо, по поводу «Китежа» участники совещания не пришли к единому мнению. В связи с этим была выделена, как сообщает пресса, специальная комиссия во главе с А. В. Луначарским, «которой поручено ознакомиться с оформлением и настроениями в зрительном зале». Как потом выясняется из прессы же, вопрос о постановке «Сказания о граде Китеже» рассматривался на коллегии Наркомпроса. Специальная комиссия приняла резолюцию за подписью Луначарского, в которой подчеркивались выдающиеся музыкально-художественные достоинства произведения Римского-Корсакова и разрешалась его постановка. Резолюция, как мы видим, говорила о победе наркома и прогрессивно настроенной части музыкальной критики (в частности С. Чемоданова).
Неприязненное, в основном, отношение рапмовской критики к Большому театру, проявление нетерпимости и максимализма в требованиях к нему, «обстрел» ряда его постановок, в том числе и новых спектаклей, которые осуществлял коллектив, не могли не сказаться на творческом состоянии организма столичной сцены, и без того терпевшей трудности. Театр начали сотрясать внутренние бури — совещания, обсуждения, собрания. Все, что там говорилось, в том числе много и несправедливого, охотно подхватывалось некоторыми неразборчивыми газетчиками и становилось общественным достоянием. Дело дошло до того, что были созданы две комиссии — профсоюзная и правительственная — для обследования деятельности Большого театра по различным линиям. Руководству театра инкриминировалось отсутствие реального производственного плана, бессистемность новых постановок и нарушение сроков их выпуска, недостаточность контроля дирекции над хозяйственной ценностью, неправильное соотношение оплаты труда (в частности высказывалось несогласие с системой договоров), слабое использование молодых творческих кадров.
Продолжение: Часть 139
