Билеты в Большой театр 
Это было восхитительно — Марцелина на уроке!
— Сегодня,— продолжал Рябцев.— Марцелина к вашим услугам. Забудьте, что вы ученики балетного училища, и отвечайте мне так, как ежели бы вы были на сцене Малого театра.— Рябцев смешно надвинул на кончик носа очки, взял журнал, послюнявил палец и перевернул страничку.
— Нина Батунова, ну здравствуй! Мою Лизу не видела? — спросил Рябцев — Марцелина. Нина, очень стеснительная, скромная девушка, покраснела и недоуменно пожала плечами.
— Ткаченко Тамара. Мое почтенье. А ты Лизу не видела?
— Она с Коленом за этим домом прогуливается, хитро подмигивая, ответила Тамара.
— Ах ты! Проказница какая! — всполошился Рябцев.— Миша Каверинский, здорово! Ну-ка взгляни, там ли они еще? Миша быстро вошел в роль. Он вскочил со стула, танцевальным движением польки подлетел к двери, приоткрыл ее:
- Они целуются,— сообщил он шепотом. Весь класс, и Рябцев вместе со всеми, покатился со смеху, так прекрасно изобразил Миша друга Колена. Холфина Сима, здравствуй. Позови-ка ее сюда, и, я требую пожаловать домой. Продолжая игру, предложенную педагогом, я подбежала к двери, выглянула в пустой школьный коридор.
— Они спрятались на чердаке,— громко объявила я.
— Стоп! — хлопнул в ладоши Рябцев.— На первый раз довольно.
Марцелины как не бывало. Серьезно, не торопясь, Рябцев сказал, что сейчас мы были участниками и творцами такой сценической ситуации, которая очень правдоподобно могла бы развиваться и развиваться, вырастая в определенный сюжет. Что Миша и Тамара мобилизовали свою фантазию, интересно передавали друг другу свой вымысел, продолжение действия. Каждый из них прочувствовал то, что выдумал.
— Вот этим-то я и буду с вами заниматься — развитием творческой фантазии, которая так необходима актеру любого жанра. Нам с вами плохо, ибо у нас «отняли» речь, мы можем разговаривать только мимикой, жестами. Но чтобы нас понимали все без исключения, нужна громадной силы вы-ра-зи-тель-ность. Она складывается из мимики, жестов, музыки и пластики. Запомните, друзья, хореографическая пантомима накрепко связана с музыкой. Музыка тоже «немая», без языка, а вы послушайте, как она живописует и рассказывает о человеческих переживаниях, о любви, о счастье, а то вдруг звучат горе, слезы, страх, Все можно прочесть в музыке.
«Услышать» можно не только чувство, но и то, как и что надо делать на сцене — сильно ли прыгать, бегать или тихо подкрадываться, в ярости рвать на себе волосы или ползать на коленях, моля о прощении. Музыка нам помогает, но одновременно и держит в плену, связывает. Только хочешь разыграться — ан нет, музыки-то на это мало дано. Значит, надо ее не только понять, услышать, но быть связанным с нею в своей пантомиме. Иначе скажут: «Он поперек музыки танцует». Ну вот, запомните, я хочу вас предупредить: у меня на уроке все исполняют добровольно. Условились? Сегодня Нина Батунова не приняла моего вымысла, не поняла его. Ну а что бы ты стала делать,— обратился Рябцев к Нине,— если б я начал за тобой ухаживать? — Он взъерошил свои короткие с сединой волосы, завязал галстук-бабочку, поднял воротник пиджака... Глупо улыбаясь, Рябцев подсел к Нине на кончик стула и нежно положил ей руку на плечо.
— Пошел прочь! — вскрикнула Нина и скинула его руку так энергично, что педагог чуть не упал со стула. Снова раздался взрыв смеха. Эпизод вышел очень жизненным. Удивляясь Нининой смелости, Рябцев сказал:
— Молодец, не ожидал.
Владимир Александрович считал, что для того, чтобы лицо было живым и соответствовало настроению и действию на сцене, мышцы лица должны быть очень подвижными. «Мимировать» он не разрешал, но «живого человека» он хотел видеть. Рябцев говорил, что, прежде чем танцевать, балерины разогревают мышцы ног, рук, корпуса. Так и перед началом занятий пантомимой должны быть разогреты мышцы лица. Каждый урок начинался именно с этого. Сначала судорожно подергивались одни только губы, затем — отдельно ноздри, нос. Брови то взлетали вверх, то опускались и сдвигались у переносицы. Щеки надувались, втягивались, подергивались. Глаза закрывались, подмигивали, ресницы хлопали. Владимир Александрович считал, что, если мышцы «горячие», лицо будет более подвижным. Гимнастика лица выполнялась под его счет, без музыки.
Рябцев вел урок как большой мастер хореографической пантомимы. Занятия шли легко, ибо эта балетная специфика была близка нам с детства. Правда, Рябцев зачастую просил произносить слова, затем слова исключались, но смысл их оставался в жестах, в мимике, во всех действиях исполнителя. Часто на уроке Рябцев говорил нам об искусстве хореографии, о том, что роли в балете и порядок танцев передаются по наследству, что мы должны очень хорошо знать «литературу» нашего искусства — все, что видим на сцене в репертуаре Большого театра. И не только знать, но и уметь в любую минуту встать на место того или иного артиста. Он говорил, что хореография не фиксируется или почти не фиксируется, и последующие поколения получают наследство при помощи личного показа. Так сохраняется наша классика, шедевры искусства хореографии,— «Лебединое озеро», «Спящая красавица», «Щелкунчик», «Раймонда»— Даже такой маленький фокинский шедевр, как «Умирающий лебедь», передается от балерины Анны Павловой до наших дней. И этот «Умирающий лебедь» не умрет никогда. Наши внучки и правнучки передадут его личным показом дальше, в века...
