Билеты в Большой театр 
Начав карьеру в Ленинграде, Нэлепп пришел на сцену в 1930 году, застав окончание времени театрального эксперимента и относительной свободы. В обрывочных воспоминаниях певец упоминал тот условный театр и «формалистские» поиски режиссуры, в которые ему пришлось окунуться по молодости, и которые, конечно, на всю жизнь обогатили его актерскую палитру.
Наша память о Нэлеппе, великом исполнителе партии Германа и лучшем Садко, в основном охватывает последнее десятилетие карьеры певца в Большом театре и питается записями четырнадцати опер, которые он оставил по себе, а также его исполнением Самозванца в первом советском фильме-опере «Борис Годунов» режиссера Веры Строевой. Безусловно, это не исчерпывает всю амплитуду актерских и музыкальных возможностей Нэлеппа, хотя и позволяет выделить основные амплуа, в которых Нэлепп не знал соперников.
В русских исторических операх Нэлепп достигал безошибочной точности в воплощении добрых молодцев, персонажей из «Сусанина», «Псковитянки», «Сказки о царе Салтане» или «Черевичек». Типажи, к которым большинство теноров не может подобрать ключ, у Нэлеппа выходили лишенными лубочной искусственности и натянутого героического пафоса. Образы эти, исполненные удали, но и затаенной печали, и были воплощением русской темы, значимой для Нэлеппа и всегда в его исполнении щемящей.
Внимание к психологии персонажа, актерская проработанность вокальной интонации открывала Нэлеппу любые партии от Радамеса до Флорестана. А в партии Германа, своей лучшей роли, Нэлепп соединил все достижения психологического русского театра. Здесь певец поднялся к таким высотам реалистического искусства, на которых нет места лицедейству, но царит чистая театральность, достигаемая точностью каждой фразы, каждого акцента, каждого нюанса. Когда слушаешь «Пиковую даму», понимаешь, как много там сказано Нэлеппом помимо текста, какой богатый «культурный слой» открывается в этой опере. В той особой значительности для XX века «Пиковой дамы», которая взяла на себя роль всех несочиненных и запрещенных сочинений, есть большая заслуга Нэлеппа. Не случайно Мейерхольд, сотрудничество с которым отчего- то не состоялось, видел именно Нэлеппа исполнителем партии Германа в своей знаменитой постановке.
В Кировском театре, где Нэлепп прослужил пятнадцать лет, он был безоговорочно принят всеми великими. Глазунов рекомендовал Нэлеппу поступать в консерваторию, Собинов безуспешно, но настойчиво ходатайствовал о командировании Нэлеппа на учебу в Италию, Соллертинский называл его «лучшей вокальной надеждой», Зинаида Райх объявляла себя его поклонницей, Ершов назначил Нэлеппа своим преемником, символично подарив ему свой гримировальный ящик. Великая русская театральная культура, до поры живая, связывала с Нэлеппом свои самые дорогие мечты.
И в том, что время заставило Нэлеппа петь Леньку из оперы «В бурю», Щорса и Матюшенко из «Броненосца Потемкина», но не предоставило возможности спеть «Отелло» и вдоволь попеть Вагнера, есть драматическая неосуществленность этой судьбы. Однако, именно этому времени жестких ограничений и недоговоренностей мы обязаны особым мастерством Нэлеппа в искусстве психологического театра, его умением петь «между строк». Нэлепп был любимым певцом Ария Пазовского, великого дирижера, разработавшего в оперном театре особую философию подтекста. «Подтекст – это когда певец поет одно, а думает о другом», – написал он. Кажется, что Нэлепп был одним из тех, кто вдохновил дирижера на эту фразу.
Сфера трагического, в которой по преимуществу осуществлялась оперная судьба Нэлеппа, была ему тесна. Временами, срывая с себя тяжелую маску русской оперы, певец устремлялся то в оперетту, то в романсы.
Немировичевское, вахтанговское веселье, которое Нэлепп искал в оперетте, оборачивалось в его записях неожиданным аристократизмом и непривычной легкостью. В дуэте с Сильвой героиня кажется простушкой на фоне роскошной подробности вальсирующих интонаций Нэлеппа. Строго говоря, оперетту так не поют. Во всяком случае, ни до, ни после Нэлеппа так ее никто не пел. А он в своих записях создал какой-то новый жанр, сняв с оперетты мишурный дешевый блеск и привнеся в нее свою привычную неповерхностность и неотразимое обаяние оперного голоса.
