Билеты в Большой театр 
Потом начался концерт. Народу собралось много, около тысячи человек. На эстраде стоял небольшой стол, на столе — бутылка боржоми. Маяковский вышел и сел на стул, перемахнув ногой через спинку. Публика сразу засмеялась. Потом он вынул из бокового кармана уже знакомый мне металлический стаканчик и стал вытирать его носовым платком. Кто-то крикнул: «Товарищ Маяковский, а ведь носовым платком негигиенично вытирать стакан!» Маяковский, не взглянув на этого человека и продолжая трудиться над стаканом, ответил: «Вашим — негигиенично, а моим — гигиенично!» Раздался взрыв хохота. Маяковский налил себе боржоми и выпил. И снова кто-то крикнул: «А какая разница между вами и Пушкиным?» — «Прочтите — узнаете!» — был ответ. Вдруг к его ногам упала роза. Он взглянул на нее и не поднял. Тогда с ресторанного балкона раздался тонкий старушечий голос: «Товарищ Маяковский, это я вам кинула!» Он поднял глаза. «Ах, вы — тогда другое дело!» Поднял розу и положил перед собой на стол. И снова ему крикнули из зала: «Вот вы были у нас в Саратове, товарищ Маяковский, а ведь рабочий класс ваши стихи не понимает!» Маяковский спросил: «Это кто же рабочий класс, вы?» — «Нет, не я. а рабочий класс! Вас даже тухлыми яйцами закидали!» — «Тухлыми яйцами — не помню. А вот солеными огурцами — помню», — ответил Маяковский. И такая перепалка шла почти все время, пока Маяковский не начал читать стихи.
В тот вечер он читал много, щедро, читал великолепно, и они вдруг дошли до меня, пронзили, стали моими на всю жизнь, гладиаторские стихи Маяковского... Успех нарастал, но среди публики сидел какой-то нахал, который все время мешал поэту, выкрикивая: «Плохие стихи!» Маяковский рассердился: «Вот что, вы мне надоели! Вам не нравится, уходите!» Нахал развязно отвечал, что купил билет и может сидеть сколько угодно. Маяковский сказал: «Я вам отдам деньги, давайте мне ваш билет!» Тот поднялся, отдал Маяковскому билет и получил с него деньги. «Ну, кто еще? Подходи! — обратился Маяковский к остальным. — Каждому буду отдавать, кому не нравится!» Но, конечно, никто больше не подошел. А главное — не ушел и тот человечек. Маяковский крикнул ему: «Нет, уходи вон!» Но тот упорствовал и сидел. «Тогда я не буду больше читать!» — заявил Маяковский. Тут поднялся шум, десятки рук подняли этого типа и выкинули его вон.
Концерт продолжался, и, помню, я всем существом ощутил, какая это воловья работа — поэт Маяковский! В этот вечер он завоевал даже тех, кто не понимал и не принимал его стихов. Но чего ему это стоило! Позже, в воспоминаниях Лидии Сейфуллиной о Маяковском, я прочитал, что однажды, когда они вместе выступали в такой же вот бурной обстановке, он глазами попросил ее, взмолился — взять слово, чтобы дать ему хоть маленькую передышку. Это были глаза затравленного орла, писала Сейфуллина. Помню, что-то подобное брезжило и в моем сознании в тот вечер, сквозь весь огромный успех Маяковского, особенно у молодежи, сквозь все овации, сквозь его собственную мощь и гениальность.
Поздно вечером он довез нас домой. А назавтра снова был в Хосте, снова сидел на пляже, но, по обыкновению, не купался и не загорал. Мы стали просить, чтобы он выступил со стихами в Хосте. «А кому тут читать? — возразил Маяковский. — Тут народу нет. В Сухуми, в Батуми — другое дело. Я поеду туда». Но вся наша артистическая компания дружно заверила его, что в Хосте есть что-то вроде клуба, и народ мы соберем, вся Хоста придет на Маяковского. Он согласился. И действительно, вся Хоста пришла в клуб, вход был бесплатным, обстановка вечера была дружеской, восторженной. Маяковский вошел в азарт, вновь читал много, с удовольствием, весь вечер. А потом неожиданно попросил нас с Судакевич поехать с ним в Сухуми—Батуми. Может быть, он был одинок и ему с нами было хорошо. Может быть... Но такая поездка нарушила бы отдых, а впереди нас ждал трудный рабочий год. И мы отказались, договорившись, что в Москве обязательно встретимся. Но больше мы не встретились никогда.
Маяковский был для меня не просто великим современником, но и человеком будущего. И по сей день его уход — для меня личное горе. Иногда я думаю, как знать, поехали бы мы с ним в эти самые Сухуми-Батуми, может быть, его сердце отогрелось. Когда погибает поэт, все мы за это в ответе...
