Билеты в Большой театр 
Ранее: 1
Задавая в классе свои адажио и вариации, Горский тем самым приучал нас правильно дышать. Учил умению распределять свои силы. Как педагог я поначалу подражал Горскому и копировал его класс, впрочем, экспериментируя и сам. Школа при Большом театре, Хореографический техникум имени А. В. Луначарского и, наконец, Государственный техникум кинематографии, где к тому времени уже училась моя сестра Ра, — вот точки приложения моих педагогических сил в одном лишь 1923 году. Сил было много, а ученики — такой благодарный народ, и, разрываясь на части, я везде успевал. В кинотехникуме доходило даже до курьезов. Будущие кинорежиссеры, актрисы и художники горели каким-то особенным желанием танцевать! Человек сто держалось, а вернее, висело на «палке» во время класса, поэтому она без конца ломалась. Чтобы как-то ограничить число жаждущих, я, грозный педагог, ввел суровую дисциплину. За одно шепотом произнесенное слово выгонял из класса. Поэтому уроки проходили прямо-таки в мертвой тишине.
Если бы меня увидел Горский, думаю, он был бы изумлен, что его робкий ученик при необходимости может быть таким львом. Зато дирекция техникума была в полном восторге: «Какая у Мессерера грандиозная дисциплина!» Но я вновь хочу вернуться к занятиям с Горским. Обычно они начинались с появления в дальних дверях зала седого, сгорбленного старика — балетного дирижера Андрея Федоровича Арендса, грозы оркестрантов, балетных премьеров и премьерш, не говоря уж о зеленой молодежи. Он медленно приближался к роялю, и мы хорошо успевали рассмотреть его ледяное величие, тугую крахмальную манишку, подпиравшую подбородок, лохматую пачку нот под мышкой, которые он долго раскладывал на рояле.
На оркестровых репетициях маэстро был форменный тиран. Едва начав дирижировать, он тут же останавливался. Скрестив руки, как Наполеон, Аренде устремлял ледяной взгляд на провинившегося. «Что вы играете? — любопытствовал он. — Покажите мне ваши ноты». Оркестрант поднимался со своего места и нес ноты Арендсу, однако тот даже не взглядывал в них. «Здесь — «си», а вы играете — «фа»! — говорил Аренде убийственно и надолго умолкал, давая музыканту вдоволь публично намучиться угрызениями совести. Потом взмахом даже не руки, а локтя отпускал его на место, а сам резким коротким жестом запускал истомившийся оркестр в работу. Едва музыка брала разбег, Аренде вновь ее пресекал. Юрий Федорович Файер был в оркестре первой скрипкой. Аренде распекал его самым страшным образом за малейшую провинность. Наблюдая это чуть ли не на каждой репетиции, я с невольным ужасом думал, как же маэстро вообще доводит спектакль до показа? И как его оркестр, такой несовершенный и весь в ошибках, играет в Большом театре? Конечно, я понимал, что это лишь иллюзия несовершенства. То, что другие почитали бы законченным, Аренде считал еще черновиком. Весь его вид говорил — я служу Музыке и никому не позволю вить веревки из Нее и из себя...
Тогда я не знал, что именно грозный Аренде воспитывает из первой скрипки своего оркестра будущего великого балетного дирижера. Что Файер, несмотря на все распекания, стал «тенью» Арендса, этого «рыцаря своего дела, своей профессии». «Только ли я был жаден до того обилия знаний, что давал он мне? — писал Ю. Ф. Файер в своих воспоминаниях. — Или же и он, сознавая свои немолодые годы, спешил поделиться со мной всем, что имел? Как бы то ни было, решив однажды, что я достоин его опыта, он оставался щедр всегда. Чем мог отплатить я ему? Отвечать на доверие Арендса я мог одним: впитывать все, что я узнавал от него, и добросовестно выполнять его требования. А требования эти были немалыми».
Балетные репетиции с Горским происходили в том же духе, что и оркестровые. Когда Горский ставил, он страшно увлекался, забывал обо всем на свете, танцевал, махал руками и дирижировал. Вот этого Аренде, сидевший рядом с пианистом, совершенно не мог вынести. Рояль смолкал. Горский, не замечая грозы, азартно кричал: «Пожалуйста, еще раз!» Но ответом ему было молчание пианиста, «В чем дело?» — спрашивал Горский. Тогда Аренде поворачивался к нему как-то особенно торжественно и деревянно, всем туловищем: «Кто будет дирижировать, вы или я? Если вы, тогда я ухожу». И медленно поднимался со стула. Тут все бросались его останавливать и заверять, что это больше не повторится. Причем Горский бывал смущен больше всех. Репетиция возобновлялась. Горский снова входил в раж, танцевал и дирижировал. «Как, опять?— изумлялся Аренде. — Тогда я пойду...» И уходил, такой непреклонный. Александр Алексеевич с минуту стоял, виновато поникнув головой. Весь его вид говорил: «Ведь вот какое недоразумение...» Потом он обращался к пианисту: «Пожалуйста, еще раз!» Тут мы все смелели, и работа шла бойко и весело.
