Билеты в Большой театр 
Столь скорый ввод в спектакль по тем временам не был экстраординарным. Так с молодыми артистами поступали довольно часто. Как в воду бросали. Считалось, что профессионалу няньки не положены по штату. Он должен уметь выступить в любой момент. А институт репетиторов возник много лет спустя. Дома я уединился в своей комнате и стал вспоминать партитуру, так сказать, балетный текст, то, что я знал по памяти. Так мысленно я прошел весь спектакль. И в страшном волнении поспешил в театр. Быстро загримировался (тогда танцовщики делали это сами) и стал в нетерпении ждать Кандаурову, которая все еще не появлялась из своей артистической уборной. Леонид Жуков вышел со мной на сцену, и в самых общих чертах мы уточнили порядок движений. Он показал мне, из какой кулисы и на какую музыку я выхожу. Наконец появилась и Кандаурова, тоненькая, прелестная, надушенная. И я, восемнадцатилетний трепещущий дебютант, дрожащими руками впервые взял ее за талию. Едва мы успели сделать несколько движений, как свет в зале погас. Публике объявили, что вместо заболевшего Леонида Жукова выступит Асаф Мессерер. Зал обычно проявляет интерес к новому имени и известную благосклонность.
Об образе, естественно, я не думал, войти в него просто не успел. В первом акте ходил по сцене в туфлях на каблуках — танцы в «Тщетной предосторожности» были полухарактерные и классические, и все равно был напряжен, скован. Файер со своего пульта без конца мне улыбался — мол, ничего, все идет хорошо! Перед началом второго акта мы с Кандауровой успели порепетировать адажио. Прямо на сцене, перед закрытым занавесом, и Файер нам его пел. «Вариацию я не буду с вами проходить, — сказал он. — Ты ее знаешь прекрасно, я уверен. Но на прыжках не затягивай и пируэтами не увлекайся. Сделай два, и все». — «Ну, хоть еще два лишних можно?» — поклянчил я. — «Ни за что!» — отрезал он. Однако второй акт был самым трудным. В начале Колен все в тех же туфлях на каблуках отплясывал с пейзанами. Затем он уходил в кулисы, переобувался там и па-де-де с Лизой танцевал уже в балетных туфлях. Мне это всегда казалось фальшивым. Если роль за мной закрепят, думал я, все сделаю по-другому. Вариация Колена состояла из восьми частей. Так ее уже никто сейчас не танцует. Там были большие прыжки — эшапе, начинавшиеся с заноска и с окончанием во вторую, а потом в пятую позиции. Восемь прыжков по диагонали, так что к концу уже не хватало дыхания! Затем следовали со-де-баски, потом прыжки на арабеске —с одной ноги вокруг себя. И то же самое — с другой ноги. Или же Колен исполнял пируэты — ан дедан и субрессо. Его ноги подтягивались сзади кверху и корпус изгибался наподобие лука.
Два-три лишних пируэта в этом акте я все-таки сделал. Файер почувствовал, что в определенном месте я взял слишком большой форс и затянул для меня немного музыку, чего он в общем-то делать не любил. Словом, одолели и второй акт. А перед третьим и вовсе не стали репетировать. Действие строилось в основном на игре Лизы, ее официального жениха Никеза, Марцелины и Колена. Я лишь договорился с Рябцевым о некоторых деталях мизансцен и так экспромтом станцевал весь акт. Успех был очень хороший. Публика меня приняла. И Кандаурова тогда осталась мной довольна. Она почувствовала, что у нас может получиться дуэт. С тех пор Колен стал моим спутником на долгие годы. Я полюбил этого крестьянского парня, который мог постоять за себя и свою любовь. Если мои позднейшие принцы, их черные бархатные костюмы и канонические па вынуждали меня к невольному аристократизму, то стихия балетной комедии Доберваля раскрепощала во мне юмор, чистосердечие, фантазию. Сто разных хитростей разыгрывали Колен и плутовка Лиза. И это был повод им самим повеселиться! Они вливали в сложные вариации, прыжки и вращения собственное душевное здоровье, свой смех, упоение жизнью, радуясь и приглашая к радости зал.
«Тщетная предосторожность» пленила меня и свободой импровизации. Сколько смешных мизансцен мы разыгрывали с исполнителем Никеза! Тот всячески вредил моему герою, причинял ему массу неприятностей, даже толкал его. Колен же изображал из себя простака, пускался на хитрости, обнимал Никеза за плечи. Но перед па-де-де с Лизой я поманил Никеза и попросил его нагнуться. Тот не понял, но выполнил мою просьбу. «Ниже, ниже...» — посоветовал я. На глазах у изумленной публики я сел на него верхом и стал переобуваться. Тот был просто потрясен. «А теперь возьми и убери туфли», — приказал я. Чуть ли не в столбняке тот уносил их со сцены, то и дело оглядываясь на наш любовный дуэт с Лизой.
