Билеты в Большой театр 
Учись, любя искусство и радуясь ему, побеждать все препятствия.
К. С. Станиславский
Среди множества писем слушателей, адресованных в свое время Антонине Васильевна Неждановой, особенно трогает одно. Несколько тысяч километров прошло это письмо, чтобы донести теплые, бесхитростные слова благодарности замечательной певице. По поручению доярок пишет работник Петропавловского совхоза на Камчатке после прослушивания грампластинок: « Когда поставили Ваши народные песни — то доярки заплакали... Они просили меня написать Вам и выразить восхищение и благодарность за Ваше искусство, за то, что тронули их лучшие чувства! Мы все Вас очень любим и гордимся Вами!»
Да, певческий талант Неждановой был велик,— но мир знал много блестящих виртуозных вокалисток. И тем не менее, ее имя с невероятной быстротой достигает широкой известности за рубежом. Не прошло и трех лет после дебюта Неждановой в Большом театре, как r ней уже обращается директор одной из крупнейших оперных сцен мира — миланского La Scala с предложением выступить в опере Беллини «Сомнамбула» (к тому времени относится письмо Л. В. Собинова, гастролировавшего в Милане, который указывает, что кроме Неждановой никто в Европе не сможет спеть эту труднейшую виртуозную партию). Антонину Васильевну засыпают приглашениями в Берлин, Дрезден, Прагу, Турин, Болонью, Падую и другие музыкальные центры Европы, наконец, в нью-йоркскую Метрополитен-опера.
Но артистка отвергает вое, в том числе самые заманчивые предложения, сулящие блеск мировой славы и громадные деньги. Соглашается Нежданова лишь на ряд спектаклей в парижской Гранд-Опера, на сцене которой она поет в 1912 году Джильду в одном спектакле с Тит-то Руффо и Карузо. И эти кумиры западной оперы побеждены искусством молодой певицы. Парижская пресса захлебывается от восторга: «г-жа Нежданова в этой партии достигла идеала, и этим объясняется ее выдающийся успех...»
К чему бы ни прикасалась Нежданова, она всегда достигала высокого совершенства — от труднейшей оперной партии — до романса или песни. Основа безошибочного мастерства певицы таилась в тройственном союзе большого таланта, огромного, настойчивого труда, и главного — что в конечном счете определило значение Неждановой в русском искусстве — глубочайшего реализма. Художественная правда, оправленная в рамки безукоризненного мастерства, окрыленная активной, целеустремленной творческой волей, поставила Нежданову в ряд крупнейших художников русского театра и сразу же привлекла к ней внимание передовых кругов русского общества.
Все, что в искусстве было близко сердцу народного слушателя, что находило доступ к широким трудовым элементам русского общества, к студенчеству, — получало горячий и живой отклик.
«...Они благодарили за это бешеными аплодисментами, готовые бросить на сцену, к ногам того или другого кумира не только порыжелую студенческую фуражку, но, кажется, и свое собственное сердце. Восторги демократической публики — лучшее сокровище, которым может похвастаться Большой театр...» — писал А. В. Луначарский.
Естественно, что восторги народного слушателя вызывали близкие ему певцы. В драматическом театре посетители галерки были покорены реалистическим гением Щепкина, Мочалова — «мещанского актера», «актера-плебея», как называет его Белинский, отличая вдохновенное искусство артиста от аристократически изысканного, но холодного, внешнего мастерства Каратыгина. На оперной сцене демократическая публика безошибочно распознавала свое, истинное, народное. Шаляпин и Собинов, а вслед за ними и Нежданова получили первое признание в широких демократических кругах русской публики, черпая в близости к народу неувядающую красоту и силу своего искусства.
Об этом с удивительной ясностью и простотой говорит вся жизнь великой артистки, светлое имя которой всегда будет жить в памяти народа...
«В трех верстах от города Одессы, в деревне Кривая Балка, живописно расположенной на склоне горы, разделенной посередине «балкой»... большим ущельем, среди белых украинских хаток, на пригорке стоит школа — большой, красивый дом, окруженный садом с вишневыми, абрикосовыми деревьями, кустами сирени и жасмина»,— так поэтично и просто начинает Антонина Васильевна рассказ о своем детстве. В этой школе долгие годы учительствовал Василий Павлович Нежданов, отец артистки, обаятельный, жизнерадостный, разносторонне образованный, художественно одаренный человек. От Василия Павловича и матери своей Марии Николаевны, также народной учительницы, Антонина Васильевна унаследовала музыкальный талант. Отец, еще в бытность свою студентом Педагогического института выучившийся играть на скрипке, а затем самоучкой — на фортепиано,
преподавал в школе, Кроме прочих предметов, хоровое пение и организовал хор из крестьянской детворы, пользовавшийся большой популярностью в округе. Мария Николаевна превосходно пела, сохранив до глубокой старости нежного чистого тембра высокое сопрано. Антонина Васильевна вспоминает, как однажды, уже будучи артисткой Большого театра, она, работая дома над арией Джильды, несколько раз взяла ми третьей октавы — камень преткновения для большинства певиц. И вдруг, из соседней комнаты, словно эхо, донеслось такое же ми кристальной чистоты pi точности. Это старушка-мать вторила своей дочери.
Трех лет от роду Нежданова уже проявляла тонкий музыкальный слух и память. Засыпая под нянины сказки, неизменно сопровождавшиеся песнями, девочка, при малейшей ошибке, поправляла няню, и сама ей подтягивала тоненьким, но верным голоском. Напевы крестьянки-няни, песенная атмосфера украинской деревни, сельский хор, руководимый отцом (в этом хоре участвовали все дети Неждановых), народные праздники рано пробудили в Антонине Васильевне музыкальное чувство. Семи лет она уже солировала в хоре и была желанной гостьей на крестьянских свадьбах и других деревенских торжествах.
Но в раннем раскрытии вокального таланта Неждановой не было ничего общего с так называемым «вундеркиндством», гипертрофированным вниманием к развитию одной способности, что еще так часто уродует талантливых детей.
Щедро одаренная художественная натура, Антонина Васильевна с юных лет развивалась гармонично, всесторонне, а главное — естественно, под влиянием простой, народной среды и богатства украинской природы. Этим, возможно, объясняется и высоко развитое у Антонины Васильевны чувство красоты, отличавшее большую творческую жизнь артистки. «С раннего детства меня привлекала красота, проявляющаяся во всем: природе, в неодушевленных предметах, в людях... ко всему красивому я не могла относиться равнодушно, спокойно»,— признается артистка. Способность быстро и сильно увлекаться тем, что производило на нее впечатление, являлось отличи¬тельной чертой характера Неждановой, проявившейся еще с ранних лет.
С особой силой эта черта раскрылась в творчестве. Все, кто знали Антонину Васильевну, испытывали на себе обаяние врожденного артистизма певицы, всегда так юношески непосредственно и живо воспринимавшей каждое сколько-нибудь интересное явление в искусстве, в общественной жизни, в быту. Одаренная натура Неждановой проявлялась во всем, чем бы она ни занималась. Кроме музыки (пения и игры на фортепиано), Антонина Васильевна превосходно рисовала, метко схватывала характерные черты людей, образов природы, выказывая тонкое чувство колорита, выразительно декламировала, была мастерицей рукоделья, с артистическим темпераментом и изяществом танцевала, сохранив любовь к танцам на всю жизнь, увлекалась спортом — плаваньем, катаньем на коньках, лыжах... Слух и память определили и ее превосходное владение языками, особенно французским и итальянским, которые она постигла в совершенстве. Все это потом сторицей принесло свои плоды, найдя гармонический синтез в артистическом облике Неждановой.
Художественное развитие будущей певицы шло равномерно с ее духовным ростом. Естественно, что вся обстановка жизни ее родителей, не могла не пристрастить девушку к книгам. «Чтение было моим любимым занятием, и своим духовным развитием я обязана книгам, которые поглощала с жадностью»,— замечает сама Антонина Васильевна в своих воспоминаниях о юношеских годах. Но воспитание артистки не было книжным, оторванным от жизни. Чуткая восприимчивость Антонины Васильевны ко всему окружающему, умение найти для себя во всем интерес, оградила ее от опасности стать «синим чулком», расширила источник ее познания жизни. Впечатления от природы, народного быта, путешествий, явлений искусства, встреч с выдающимися людьми, ставшие необходимыми для Антонины Васильевны с юных лет, складывались в стройную и строгую систему непрерывного обогащения внутреннего мира артистки.
Свой ежегодный отпуск Антонина Васильевна, обычно, посвящала ознакомлению с художественно музыкальными центрами России и Западной Европы, посещала театры, концерты, музеи, выставки и т. д.; еще больше времени отводила общению с природой. В последние свои годы Антонина Васильевна всегда стремилась летом на Кавказ, в Крым или в другие красивейшие места нашей Родины.
За два года до кончины Антонина Васильевна совершила свой первый рейс на самолете, на высоте четырех тысяч метров, переживая это новое для нее ощущение с непосредственным, почти детским, восхищением.
Все жизненные впечатления артистки помогали в обогащении ее искусства, его идейного содержания. Это она подчеркивает в своих записках: «Артисту, музыканту общее всестороннее образование, культура безусловно необходимы — отсутствие этих качеств всегда сказывается во всей его сценической деятельности».
Разносторонняя одаренность встретилась в Неждановой со столь же разносторонней культурой и строгой трудовой дисциплиной.
Простота и легкость исполнения самых виртуозных партий заставляли слушателей забывать о том огромном труде, который помог артистке достигнуть свободы творчества. «Если слушатель заметит технические трудности пьесы,— подчеркивает Антонина Васильевна в своих «Заметках певицы»,— это значит, что артист их не преодолел». Эту старую истину Антонина Васильевна не уставала повторять молодежи. «Казалось, будто в ее голосе сами собой рождаются напевы, а не память и искусство пения их вызывают...» — тонко заметил Б. В. Асафьев. «Вы как птица поете, потому, что Вам надо петь, потому что Вы не можете не петь...» — писал Антонине Васильевне Станиславский. Великий мастер понимал, что совершенство искусства Неждановой стоило ей «огромных трудов» всей жизни. «Но мы этого не знаем,— подчеркивал он, — когда Вы поражаете нас легкостью техники, подчас доведенной до шалости. Искусство и техника стали Вашей второй органической природой».
Труд для Неждановой был насущной потребностью, радостью, подлинным творческим актом. Все воспитание ее, как человека и художника, связано с глубочайшим уважением к труду, пониманием его, как основы жизни и искусства. «Родные мои всю свою жизнь были большими тружениками и так же приучали и нас, с детства к труду. Я с самого раннего возраста стала понимать, что жизнь есть труд. — Видела, что вокруг меня никто не сидел сложа праздно руки, и твердо знала я, что в труде есть радость, что вся жизнь должна быть простой и радостной» (разрядка моя.— Е. Г.).
Эти слова Антонины Васильевны служат ключом к ее творческой биографии. Радость жизни и творчества она сматривала в постоянной шлифовке своего таланта. «Настоящий художник не видит у себя абсолютного совершенства. Довольствоваться тем, что слушатели считают совершенством, равносильно концу развития художника» — записывает Антонина Васильевна в тетрадку «Советы ученикам», эпиграфом к которой ставит народное изречение «Век живи — век учись». Этот завет великой артистки должен стать руководством в творческой жизни каждого советского певца. Но чтобы быть верным этому завету, надо развивать свою волю к труду, настойчивость, упорство, желание идти непроторенными дорогами в искусстве, побеждать препятствия. «Настойчивость и упорство в достижении цели»,— завещает Антонина Васильевна советским певцам. «Всю свою жизнь,— пишет Нежданова,— я добивалась того, чего желала. Свою заветную мечту учиться пению, сделаться образованным, культурным человеком, несмотря на все трудности, я осуществила. Добивалась же я этого упорно и твердо...».
Надо помнить, в каких условиях Нежданова пробивала себе дорогу к искусству. Ее путь не был усыпан цветами. Нужда, недостатки были рано знакомы Антонине Васильевне. Когда скоропостижно скончался ее отец, юная выпускница гимназии стала единственной кормилицей семьи из пяти человек. Антонине Васильевне было тогда семнадцать лет. Решив наследовать профессию отца — стать учительницей, она подала прошение о предоставлении ей места в одной из одесских гимназий. Но она оказалась двести пятнадцатой кандидаткой! Чтобы получить место, надо было ожидать два года! В память об отце ей предоставила работу дирекция Народных училищ. Нежданова стала учительницей в трехклассном женском городском училище. Грошовое жалование пришлось пополнять частными уроками.
Тяжелый труд, однако, не заглушил влечения к искусству, к театру. Антонина Васильевна была постоянной посетительницей третьего ряда галереи одесского театра, и, зная эту любовь, сослуживцы часто уступали
ей свои билеты, получаемые по очереди. «За уступки своей очереди на билеты,— пишет Антонина Васильевна,— мои сослуживцы получали от меня бесплатные представления с пением, игрой, танцами. Я так же, как и в гимназии, изображала в лицах всех оперных героев, которых видела и слышала в театре, пела по слуху и по памяти, без всякого аккомпанемента, конечно, не совсем верно но с большим чувством и увлечением».
Однако талант Неждановой не сразу получает признание педагогов. Когда Антонина Васильевна, собрав скромные средства, приехала в Петербург, чтобы учиться пению, то столичные педагоги, в том числе известный Прянишников, не оценили ее дарования.
— Вам нечего учиться, возвращайтесь к своей работе. Таков был их суровый приговор. Но Нежданова вновь
испытывает свою судьбу, на этот раз в Московской консерватории, и побеждает.
— Это будет чаровница,— сказал профессор Мазетти, прослушав Антонину Васильевну. Занятия у знаменитого педагога потребовали больших испытаний.
«Пришлось отказаться от высоких нот, от блестящих колоратур и вместо ослепительных арий Джульетты или Розины твердить гаммы. Огромная любовь к пению и вера в своего педагога помогли мне»,— пишет Антонина Васильевна в «Заметках певицы», подчеркивая внимательность, осторожность и последовательность работы Мазетти с ней над развитием диапазона голоса, выравниванием его регистров и т. д.
«Огромное значение мой педагог придавал общему режиму жизни и ежедневным занятиям, указывает Антонина Васильевна. Так же, как исполнитель-инструменталист каждый день должен упражняться на своем инструменте, певец обязан повседневно тренировать свой голосовой аппарат, дыхание и т. д., иначе он никогда не добьется гибкости и ровности голоса, безукоризненной техники, никогда не создаст прочной основы для выполнения своих художественных намерений».
Этим заветам Мазетти Антонина Васильевна осталась верна всю жизнь. Ее домашние не помнят дня, когда бы Антонина Васильевна, с девяти часов утра уже не сидела бы за роялем, распеваясь, просматривая новинки музыкальной литературы (Антонина Васильевна была в курсе всех новых вокальных изданий советской музыки), работая над пополнением своего репертуара. Искусство и труд были для нее нераздельны. Только один месяц году Антонина Васильевна позволяла себе отдыхать; даже последних месяца отпуска она неизменно проводила на юге, у моря, тренируя голос, подготавливая новые партии к началу сезона. Эту же потребность к труду она старалась воспитать и в учениках. Антонина Васильевна всегда подчеркивала важность самостоятельной работы певца над голосом. Это способствует не только развитию голоса, но и, что она считала особенно важным, развитию внутреннего слуха певца, его способности слышать себя, а значит и контролировать каждое колебание связок, каждую интонацию.
— Хорошо петь,— любила говорить Антонина Васильевна,— это значит хорошо себя слушать.
Н. С. Голованов и С. И. Мигай, партнеры Антонины Васильевны по многим спектаклям и концертам, рассказывали мне об ее исключительно развитом чувстве само-контроля. Выступая в новом, непривычном для нее помещении, Нежданова всегда инстинктивно искала место, где бы могла хорошо себя слышать.
Однако внутренняя сосредоточенность не лишала Антонину Васильевну наблюдательности, внимания к исполнению других певцов, интереса к чужому труду. Вспоминая свои первые выступления с Ф. И. Шаляпиным, Антонина Васильевна рассказывала, что на репетициях ее, прежде всего, поражала тщательная работа Федора Ивановича над своей партией, филигранная отделка каждой детали, слова и звука.
— Каждая фраза была доказательством его большой работы, говорила о громадности техники Федора Ивановича.
Шаляпина она приводит в пример того, как «человек, обладающий талантом, при упорном, систематическом труде и целеустремленности, может достичь самой высокой степени культуры и совершенства».
Все окружение детства и юности, а также последующая жизнь артистки, свидетельствует о подлинном демократизме Неждановой. Об этом говорит и сама певица, описывая свои детские годы. «Живя среди природы, в обществе простого народа, среди крестьян, я принимала самое непосредственное, живое участие в их жизни, в их радостях и горестях». Страницы воспоминаний Неждановой, наполненные яркими подробностями быта, красочны¬ми, поэтически верными описаниями сельских празднеств, обрядов, свадеб, в которых Антонина Васильевна была непосредственной участницей — с особой ясностью говорят об истоках искусства певицы. Отсюда и глубокое постижение Антониной Васильевной поэтического духа народной песни, сопровождавшей весь ее творческий путь.
Связь с народным бытом, с родной деревней не порывалась и в дальнейшем. Уже будучи гордостью русской сцены, Антонина Васильевна посещала родные моста, запросто встречалась со своими прежними деревенскими подругами, которые не могли примириться с мыслью, что их «Тоня» вдруг стала «артисткою».
Большую роль в формировании творческих принципов Антонины Васильевны сыграли ее первые знакомства с профессиональным искусством. Но это была не только итальянская опера. В своих посещениях «серьезных концертов»,— как вспоминала Нежданова,— она «впервые услышала петербургских и московских артистов, от которых была в полном восторге и пению которых старалась подражать». Антонина Васильевна часто рассказывала, что ее с юных лет пленило «искусство замечательного русского артиста Н. Н. Фигнера». «Именно благодаря ему у меня возникла мысль учиться пению»,— пишет Антонина Васильевна в своих «Заметках». При этом, Нежданова отмечает, что Фигнер привлекал не красотой своего голоса, а выразительностью исполнения, которая «поднималась до таких драматических высот, что оставаться холодной было невозможно».
Необычайно увлекло пылкую поэтическую фантазию юной Неждановой и первое знакомство с драматическим театром. Это были спектакли украинской труппы во главе с ее замечательными мастерами — Заньковецкой, Саксаганским, Садовским, Кропивницким и другими. Театр производил «потрясающее впечатление» на Нежданову. В течение нескольких дней она не могла прийти в себя — «в ушах звучали мелодии, перед глазами проносились образы спектакля».
Народная песня, естественной экспрессией которой было напоено музыкальное сознание Неждановой, в сочетании с впечатлениями реалистического искусства украинских актеров и выразительным пением выдающихся русских певцов — вот откуда берет свои истоки национальная самобытность творчества Неждановой. Она увлекалась и итальянскими певцами, как всегда отдавая должное всему красивому, яркому, талантливому. Но никогда не подражала им, а шла своим путем, повинуясь своему чувству и вкусу. Нежданова хорошо понимала сущность национальных традиций русского вокального искусства:
«Наиболее выразительным всегда было исполнение русских певцов. Русская вокальная школа сочетала в своем искусстве пластичность итальянской кантилены с огромной эмоциональной силой, свойственной русскому песенному творчеству...
В то время, когда Европа была пленена блестящими, но не всегда оправданными колоратурами Доницетти и Беллини, колоратуры в творчестве Глинки уже получали глубоко выразительное значение. Можно ли представить себе арию Антониды из «Ивана Сусанина» Глинки, спетую с блеском оперной арии Доницетти? Конечно, нет! И Людмила Глинки, и особенно Антонида — чудесные портреты русских женщин, и музыкальный язык их партий пронизан широкой задушевной лирикой, столь свойственной русскому народу» («Заметки певицы»).
К сожалению, вокальный стиль лирико-колоратурных партий Глинки не был так глубоко понят предшественницами Неждановой. Если гениальные Петров и Петрова-Воробьева сумели в своем исполнении сразу же выявить новаторство музыки Глинки, то многие, в том числе первые исполнительницы партии Людмилы и Антониды, не поднимались до такого уровня. Русские музыканты часто возмущались привнесением итальянской исполнительской манеры в вокальный стиль Глинки. «Порча музыки Глинки исходит именно из итальянских традиций...» — писал Н. Д. Кашкин.
Одной из наиболее известных предшественниц Неждановой на московской сцене была шведская певица Альма Фострем. Даже в ее лучших партиях западно-европейского репертуара критика отмечала «сухость», «отсутствие чувств», недостаток обаяния и поэтичности. «Полноте впечатления постоянно чего-то недоставало»,—признается Н. Кашкин, описывая исполнение Фострем партии
Лакме. Не обладала Фострем и первоклассной колоратурой.
Русские же партии она пела с «резко звучащим чужестранным акцентом». Журнал «Артист» пишет, что «Людмила — Фострем даже свое имя произносила с мягким окончанием; точно также именовала она милого «Русляна»; а потом были разные «родители несабфенные» (незабвенные.— Е. Г.), «обляка» и т. д.».
И если русская сцена увидела подлинного Ленского только с приходом Собинова, если только Шаляпин раскрыл истинный смысл образов Бориса Годунова и Ивана Грозного, то и Нежданова явилась лучшей Антонидой и Людмилой, впервые воплотив в своем пении характеры, созданные Глинкой. Вот почему молодая певица, впервые выступившая на сцене Большого театра именно в партии Антониды, сразу привлекла к себе внимание передовой общественности.
Проникновенный лиризм, сдержанный и чистый, чуждый даже намека на сентиментальность или внешний эффект, душевная теплота, которой была овеяна каждая интонация Неждановой, помогли ей создать незабываемый образ Антониды. Даже такой требовательный блюститель традиций Глинки, как С. В. Рахманинов, заново ставивший «Ивана Сусанина»,— не мог предъявить Неждановой ни одного упрека. На вопрос, заданный ею на репетиции, — почему он не делает ей никаких указаний, Рахманинов ответил: «Пойте так же прекрасно, как вы это делали до сих пор».
«Очаровательный голос Неждановой будто нарочно появился на свет ради глинкинской оперы. Певица покоряет своею простотой, природного негою голоса. Антонида у нее в характере, в самом естестве вокальных данных»,— отмечалось в прессе по поводу рахманиновского спектакля... «Ее мягкий голос чарует слушателя и невольно заставляет сочувствовать и радостям, и горю Антониды. Да и внешний образ бесхитростной русской девушки с ее невзгодами, с ее счастьем удачно воплотился в лице исполнительницы»,подчеркивал другой рецензент. Это признание было единодушным.
И не только Антонида — ряд совершеннейших по своей законченности и правдивости лирических образов, в которых вряд ли рискнула бы выступить обычная колоратурная певица, стали шедеврами вокального творчества
Неждановой. Московская публика была, например, пора¬жена и очарована первым появлением Неждановой в роли Микаэлы. Затем Маргарита, Татьяна, Эльза, Снегурочка, Марфа, Иоланта окончательно заставили признать громадное лирическое дарование Неждановой.
«Как артистка Нежданова дает все, ч«о овеяно искренней простотой и настоящим душевным благородством. Не тем бутафорским, к какому прибегают многие актеры, а являющимся результатом хорошо воспитанной души,— писал В. И. Немирович-Данченко.
— Итак, черты эти — искренность, простота, вкус и настоящее благородство — удерживают ее от подделки под сценические страсти, от тех опостылевших форм, которые царят на оперных сценах. Это чувство правды в связи с ее чудесным голосом делает Нежданову необыкновенно гармоническим сценическим явлением».
Это же восхищает в Неждановой и М. Н. Ермолову, работавшую с певицей над партиями Виолетты и Мими. Стоит только вслушаться в вокальную декламацию Антонины Васильевны, изумительное по совершенству слияние слова со звуком, музыкальной интонации с психологической, чтобы понять гармоничность ее творчества. Никогда в исполнении Антонины Васильевны нельзя было заметить гипертрофию слова, но и никогда певица не приносила слова в жертву звуку, вокальному эффекту, демонстрации верхних нот. Нежданова все подчиняла музыке, как средству выражения эмоционального содержания.
Атмосфера народной песенности, в которой формировалось музыкальное сознание Неждановой, воспитала в ней необычайно живое, теплое чувство мелодии, определившее душевность, выразительность исполнения певицы. Это умение предельно точно передать мелодический образ делало Антонину Васильевну высоким авторитетом для композиторов. С. В. Рахманинов посвятил Неждановой свой гениальный «Вокализ», и на вопрос певицы:
— Почему без слов? — композитор ответил:
— Ваш голос выразит все ... лучше чем слова.
Тот же Рахманинов, затем Гречанинов, Глиэр, Василенко, работая над вокальными произведениями, неизменно обращались к Неждановой за советами.
У меня сохранилась написанная рукой Антонины Васильевны программа последнего в ее жизни открытого концерта, состоявшегося 18 апреля 1940 года в зале Дома
ученых в Москве. Эта программа отражает широчайший диапазон камерного репертуара Неждановой. Здесь и Гендель, и Шуберт, и Шуман, и Григ, и Чайковский, и Гурилев, и Аренскнй, и Дебюсси. Программа первого отделения завершается песенкой «Гвоздика» Вальверде, очень часто н довольно банально исполняемой эстрадными певцами. Но искусство Неждановой, ее благородная простота и верное ощущение песенности преобразили произведение, приблизили его к народной основе.
Кажется, что непосредственно к Неждановой адресуется высказывание Белинского: «В искусстве есть два рода красоты и изящества, так же точно, как есть два рода красоты в лице человеческом. Одна поражает вдруг, нечаянно, насильно, если можно так сказать; другая постепенно и неприметно вкрадывается в душу и овладевает ею. Обаяние первой быстро, но непрочно; второй — медленно, но долговечно; первая опирается на новость, нечаянность, эффекты и нередко странность; вторая берет естественностью и простотой».
Простота и естественность — это то, что каждый слушатель прежде всего отмечал в искусстве Неждановой. Но простота эта является высшей целью и высшей трудностью, которую достигают лишь немногие, но к которой должны стремиться все, кто хочет достигнуть истинных высот, а не срывать легкие, но быстро увядающие лавры внешнего успеха.
Искусство Неждановой адресуется непосредственно к человеческой душе. Примеров этому много; но вот один, быть может, наиболее лаконичный и выразительный. Это было в 1919 году. Небольшая бригада артистов Большого театра во главе с Антониной Васильевной, выступая в Вологодской области, посетила село Плющево, славящееся своими мастерами резьбы по дереву и кости. Небольшой сельский клуб, конечно, был набит до отказа; радушно принимали крестьяне. С. И. Мигая, С. Н. Стрельцова, певших русские народные песни и арии русских композиторов. Но вот на сцену вышла Антонина Васильевна и запела романсы Шуберта и Шумана. Слушавшие ее из-за кулис артисты и аккомпанировавший певице Н. С. Голованов рассказывали мне, что были крайне смущены выбором Антониной Васильевной репертуара, показавшегося им слишком изысканным и чужим для русских крестьян. Но с первой же фразы, пропетой Антониной Васильевной, слушатели постепенно, Друг за другом, стали подниматься со своих мест и все номера Неждановой уже прослушали стоя, в благоговейной тишине. Это было так значительно и торжественно, что и через тридцать с лишком лет участники этого концерта не могли вспоминать о нем без волнения... Продельная художественная правда искусства Неждановой помогла ей взволновать и потрясти душу русского крестьянина.
В этой правде — основа эстетики русского сценического реализма — от Щепкина и Мочалова до Шаляпина и Станиславского. «Увлекать души зрителей собственным увлечением», «поражать их чувства собственным чувством»,— вот что требовал от артиста Белинский, считавший, что «актер... живет жизнью того лица, которого представляет... он страдает его горестями, радуется его радостями, любит его любовью».
Как перекликаются с этими словами великого русского критика высказывания Неждановой о своих сценических переживаниях.
«Выступая в опере вместе с Собиновым, я чувствовала, что нас захватывала жизнь изображаемых нами героев с их радостями и печалями. Казалось, что мы, действительно, оба по-настоящему были влюблены друг в друга. В «Лакме», спасая любимого Джеральда, я горела искренним самопожертвованием. В «Травиате», безумно любя Альфреда, горячо оплакивала несбывшиеся мечты и надежды. В «Лоэнгрине» страдала глубоко, переживая все чувства несчастной Эльзы».
Но Антонина Васильевна подчеркивает не раз, что «переживания при неумелой технике не достигают цели. Натурализм должен уступить место искусству перевоплощения». И Фигнер, и Шаляпин, и Ермолова учили не только переживать самой, но и «уметь внешне передавать пережитое, заражать своим настроением зрителей».
Нужно отметить связь передовых творческих стремлений Неждановой с ее общественным обликом, морально-эстетическими принципами, мировоззрением. Народное учительство, в среде которого выросла Нежданова, составляло одну из передовых групп русского общества. В народные учителя шли многие талантливые, энергичные, образованные люди, стремившиеся облегчить крестьянскую долю, поднять культурный уровень народа. Одним из таких людей был и Насилий Павлович Нежданов. Антонина Васильевна, посвящая своему отцу строки любви и преклонения, характеризует его, как человека передовых идей и лаконично рассказывает о друзьях и знакомых семьи. По этим строкам можно представить окружение Неждановых. Антонина Васильевна упоминает о «политически неблагонадежных» студентах, которые укрывались в их доме от преследований полиции. Это были не случайные в доме люди. Некоторые студенты были постоянными участниками деревенского хора, руководимого Василием Павловичем. Круг знакомых Неждановых — семьи народных учителей, педагогов высших учебных заведений, профессоров университета.
О принадлежности Василия Павловича к прогрессивным кругам русской демократической интеллигенции свидетельствует его многолетняя дружба с В. И. Фармаковским директором Народных училищ. До своего переселения в Одессу, Фармаковский жил в Симбирске, где работал в дирекции Народных училищ, возглавляемой И. Н. Ульяновым — отцом В. И. Ленина. Семья Фарма-ковского была близка с семьей Ульяновых, и их дети росли в тесном общении друг с другом. Естественно, что быстро возраставшая популярность В. И. Ленина среди передовых русских кругов была предметом гордости всех Фармаковских, и его имя часто звучало в их семье. «Имя Ульянова-Ленина мне не раз приходилось слышать от Фармаковских,— пишет Антонина Васильевна,— но я еще не представляла себе, какое значение впоследствии будет иметь это великое имя в истории человечества».
Через Фармаковских Антонина Васильевна совсем юной девушкой вошла в среду передовой интеллигенции. Встречи и общение с такими людьми, как профессора Успенский, Зелинский, Умов и другие выдающиеся деятели русской культуры и науки, явились своеобразным университетом для Неждановой, оказав огромное влияние на формирование ее мировоззрения. «Из серьезных бесед по литературе, искусству, политике, которые они вели между собой, я старалась по возможности почерпнуть для себя как можно больше полезного», — скромно замечает Антонина Васильевна.
Дружба с семьей Сеченовых ввела артистку в передовую московскую среду и дала новую, обильную пищу ее впечатлительному уму. Сам Иван Михайлович Сеченов и его жена (одна из первых русских женщин-врачей, окончившая университет в одно время с Софьей Ковалевской) были страстными почитателями искусства, и особенно музыки. Верное художественное чутье помогло им почувствовать огромный талант ученицы Московской консерватории, выступившей в одном из студенческих концертов. Сеченовы выразили восхищение безукоризненным исполнением Неждановой старых итальянских мастеров. Это положило начало их тесной дружбе с молодой певицей. В доме Сеченовых она встречала таких людей, как К. А. Тимирязев, Н. Д. Зелинский, Н. И. Стороженко п другие. Страницы воспоминаний Антонины Васильевны о нравственном влиянии на нее Сеченовых характеризуют кристальную чистоту души этих замечательных русских людей, как и самой артистки. Сеченовы помогли утвердиться прогрессивным взглядам Неждановой на искусство, на отношение к людям, развивали присущие ей оптимизм, выдержку, такт. Особенно они внушали необходимость постоянного совершенствования, работы над собой.
— При таких взглядах на жизнь, на окружающее,— замечает Антонина Васильевна,— человек может чувствовать себя гораздо счастливее и удовлетвореннее.
Главное же, что воспитала окружающая среда в Неждановой,— это то, что она никогда не мыслила себя жрицей «чистого искусства». Понимание своего артистического долга, как долга общественного, искусства, как средства служения народу и родине, всегда отличало Нежданову.
Поэтому материальные расчеты, погоня за громкой славой никогда не имели места в артистической жизни Неждановой. Поэтому она всегда отклоняла самые лестные предложения заграничных антреприз, оставаясь верной русской сцене. Поэтому, как и ее ближайший соратник по сцене Л. В. Собинов, Нежданова с радостью и полным бескорыстием принимает широкое участие во всех благотворительных мероприятиях, в концертах для неимущих студентов и т. д. С первых же дней своей артистической жизни Антонина Васильевна была избрана почетным шефом Высших женских курсов и университета Шанявского, ежегодно давая в их пользу свои концерты.
«Вы, первая из женщин, оказавшая нашему университету одну из тех услуг, которая не забывается никогда...» — говорится в приветственной телеграмме от правления общества взаимопомощи университета Шанявского в день 10-летнего юбилея артистической деятельности Неждановой. Об этом же говорят многие другие письма и телеграммы, сохранившиеся в архиве певицы.
В годы первой империалистической войны Нежданова, одна из первых артисток-патриоток, стремилась оказать помощь русским солдатам. Наряду с Г. Федотовой, Н. Никулиной, А. Южиным и другими деятелями русского театра Антонина Васильевна у себя дома принимала пожертвования в пользу армии. Газеты того времени часто пишут об активной деятельности Неждановой в этой области. «Наибольшим успехом сопровождался прием пожертвований у артистки Большого театра г-жи Неждановой». Даже по небольшим газетным заметкам можно составить представление о том, в какой среде и у какого слушателя наиболее почиталась Нежданова. Это была не аристократия, не буржуазия. «Ее квартиру,— отмечает газета,— осадила главным образом молодежь. А. В. сама всех принимает. Пришлось подписать массу фотографий и удовлетворить наивное любопытство поклонников и поклонниц, интересовавшихся обстановкой, в которой живет артистка». Редкая скромность Неждановой говорит о том, что все это она делала от чистого сердца, а не в поисках популярности.
Истинный патриотизм великой артистки раскрылся с особой яркостью в революционную эпоху. Несмотря на настойчивые советы некоторых «доброжелателей» уехать за границу, Антонина Васильевна осталась, как всегда, верной своей Родине, народу и русскому искусству. Именно в эти годы с особой наглядностью выявляются ее передовые устремления. С первых же месяцев революции Антонина Васильевна начинает активную общественную деятельность, часто выступает на концертах-митингах. Она принимает участие в первом открытом концерте в пользу Красной Армии, состоявшемся 10 апреля 1918 года. Сохранилась письменная благодарность Антонине Васильевне от Штаба Красной Тяжелой Артиллерии МВО за участие в этом концерте, «успех которого,— как гласит благодарность,— находился в тесной зависимости от Вашего выступления...»
Н. С. Голованов много рассказывал мне о совместных с Антониной Васильевной шефских поездках в трудные годы гражданской войны — в части Красной Армии, героически отстаивавшей молодую Советскую республику. Они выступали перед бойцами в Ростове, Смоленске, в Нижнем Новгороде и в других городах, ставших бастионами революции. И часто речи большевиков-трибунов, вдохновлявшие бойцов на борьбу с врагами Родины, сопровождались чарующими песнями Неждановой. В эти же годы Антонина Васильевна восстанавливает свою дружбу с А. М. Горьким, по просьбе которого она принимает участие в апреле 1920 года в концерте-митинге, в котором выступает с пламенной речью В. И. Ленин. Здесь и происходит встреча Антонины Васильевны с Ильичем, отнесшимся к артистке с исключительным вниманием и теплотой.
«Я навеки сохранила в памяти незабываемый образ великого человека»,— пишет артистка в своих воспоминаниях о великом вожде революции.
Советские годы — это годы всестороннего раскрытия творческой натуры Неждановой, расцвета ее общественной деятельности. Невозможно представить на протяжении более тридцати лет почти ни одного крупного события в области музыки без участия Неждановой. Она входила во многие правительственные комиссии по вопросам искусства, ее всегда можно было увидеть в президиуме торжественных заседаний, среди членов жюри музыкальных конкурсов и олимпиад самодеятельного искусства, участников вокальных конференций и т. д. В студии Большого театра, затем в оперной студии им. К. С. Станиславского Нежданова начинает педагогическую деятельность.
Мужественно проявляет себя Нежданова в период Великой Отечественной войны. Ни фашистские бомбы, ни зарево приближающейся войны не заставили Антонину Васильевну покинуть любимую Москву. Ее воспоминания этих лет обнаруживают исключительную твердость духа и глубину переживаний артистки за любимую родину. Она поет в госпиталях, военных частях, по радио. В эти годы в общественном облике Неждановой выявляется еще одна черта. Певица, всегда очень скромная, не любившая привлекать к себе внимание, учится говорить с аудиторией, выступать с трибуны.
У меня сохранился черновик речи Неждановой, произнесенной ею в 1943 году в день 50-летия со дня смерти
П. И. Чайковского в его Доме-музее в Клину (по дороге в поезде мы вместе с Антониной Васильевной набросали текст ее выступления). Эта дата совпала с открытием Дома-музея после восстановления от повреждений, нанесенных фашистскими захватчиками памятнику русской культуры. Несмотря на холодный, ноябрьский день, Нежданова и Голованов проделали довольно трудный в военных условиях путь, чтобы принять участие в этом торжестве.
«Три года тому назад,— сказала Антонина Васильевна в своем выступлении,— здесь советская музыкальная интеллигенция вместе со всей страной, полной жизненных сил, праздновала 100-летний юбилей со дня рождения одного из великих ее сынов. Теперь мы собрались сюда в годину великих испытаний нашей Родины, когда весь народ встал плечом к плечу на защиту своей земли, своей культуры от варварского нашествия. Печальные следы этого нашествия еще заметны на стенах домика Петра Ильича. Но фашизму никогда не удастся уничтожить русской культуры».
Приняв участие в концерте, Антонина Васильевна спела несколько романсов Чайковского под аккомпанемент Н. С. Голованова. Это было, кажется, ее последнее публичное выступление как певицы...
В марте 1944 года Антонина Васильевна выступает от имени русских певцов с трибуны Большого театра на торжественном заседании, посвященном 100-летию со дня рождения Н. А. Римского-Корсакова. Со сцены, на которой она создала вдохновенные образы Снегурочки, Марфы, Волховы, Царевны-Лебеди, Шемаханской царицы, А. В. Нежданова сказала:
«Гений Римского-Корсакова, великого художника-патриота, страстно влюбленного в свой народ, в свою родину, ее историю, обычаи и природу, помог нам глубже всмотреться в душу русского человека, усилил наше стремление раскрыть в своем творчестве его высокую этическую красоту».
Антонина Васильевна относилась к подобным выступлениям с огромной ответственностью и волнением. Примерно за месяц до празднования юбилея Римского-Корсакова она начала работать над текстом речи, советовалась с Н. С. Головановым и близкими к ней людьми, тщательно переписывала крупными буквами речь, размечала абзацы, цезуры, дыхание...
В последние годы популярностью пользовались у широких Масс слушателей выступления А. В. Неждановой по радио с воспоминаниями о В. И. Ленине. С любовью рассказывала певица радиослушателям и о своих соратниках по искусству — Фигнере, Собинове, Шаляпине, Рахманинове... Понимая, что она представляет большую и замечательную эпоху оперного театра, Антонина Васильевна записывает свои воспоминания о выдающихся деятелях русской культуры, и, очень скромно — о себе. Она увлекается педагогической деятельностью в Московской консерватории, консультирует певцов Радиокомитета, относясь к этой новой области своей работы с требовательной строгостью, дисциплиной и радостной, вечно молодой душой. Это качество своей натуры Антонина Васильевна сохранила до последних дней, поражая окружающих оптимизмом, непосредственностью, жадным интересом к жизни, к людям, особенно к молодежи.
Мне запомнился такой факт: в 1948 году в Большом зале Московской консерватории состоялся смотр студентов вокальных факультетов высших музыкально-учебных заведений. Смотр проходил не особенно интересно, но комиссия в составе крупнейших советских вокалистов во главе с Неждановой терпеливо слушала и обсуждала исполнение выступающих студентов. Я сидела неподалеку от Антонины Васильевны и слышала, как она подпевала воем колоратурным певицам, переживая за них.
Но вот на эстраду вышел студент Кишиневской консерватории. Это был А. Огнивцев. Уже в речитативе арии Сусанина («Чуют правду») певец показал природную красоту среднего регистра голоса, мягкого и выразительного. Я оглянулась на Нежданову — она сияла радостью: тембром голоса и своей внешностью Огнивцев напомнил ей Шаляпина. В перерыве я слыхала, как Антонина Васильевна настойчиво говорила Н. С. Голованову:
— Николай Семенович, возьмите его в Большой театр!
Но Огнивцев был еще только на втором курсе.
Прошло около двух лет... Придя на генеральную репетицию «Хованщины», я увидела в первом ряду партера Антонину Васильевну... Ее лицо выражало большое напряжение.
— Как я волнуюсь! — сказала она.
Я удивилась, думая, что волнение Антонины Васильевны относится к Н. Голованову, который ставил «Хованщину».
— Да нет,— сегодня поет мой сын,— сказала Антонина Васильевна с ударением на последнем слове. В партии Досифея впервые тогда выступил на сцене Большого театра А. Огнивцев. Оказывается, на протяжении всего времени, прошедшего после смотра, Нежданова не оставляла забот о молодом певце, переписывалась с ним, консультировала, потом лично готовила к дебюту.
Врезалась в память последняя встреча с Антониной Васильевной весною 1950 года. Это было в филиале Большого театра, днем, на генеральной репетиции «Дон-Жуана». (Нежданова обычно не пропускала ни одного нового спектакля, ни одного интересного концерта.) Она рассказала мне, что на днях по радио была отмечена сорок восьмая годовщина ее дебюта в Большом театре, состоявшегося 6 мая 1902 года ( по старому стилю); а потом эта дата была отпразднована в домашней обстановке, вместе с Н. С. Головановым и другими близкими людьми.
«Только танцевали мало,— добавила с огорчением Ан¬тонина Васильевна,— всего только до четырех часов утра».
Я знала, что Антонина Васильевна очень любила танцевать (и делала это она прекрасно — пластично, легко, с увлечением), но втайне все же подивилась ее могучей натуре: танцевать до утра в возрасте семидесяти семи лет!.. А через месяц с небольшим — 26 июня 1950 года Неждановой не стало... Больной ее почти никто не видел. Она ушла из жизни, оставшись в памяти всех, кто ее знал, энергичной, бодрой, отзывчивой на все прекрасное, светлое, радостное... Великая певица и великий человек...
Свое выступление по радио 8 ноября 1945 года, в день двадцать восьмой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Антонина Васильевна закончила словами:
«Обращаюсь с призывом к Вам, певцы и певицы, артисты, художники нашей Родины. Будьте самыми вдохновенными, самыми правдивыми, мудрыми художниками во всем мире! Высоко несите славу советского искусства».
Это был творческий завет величайшей русской певицы своим соратникам по искусству, ученикам и ученицам, всей талантливой артистической молодежи советской страны.
