Билеты в Большой театр 
Действительность была для Алексеева живым источником вдохновения. Приняв участие во встрече мастеров; искусства с коллективом драмкружка подмосковного колхоза в связи с 25-летием его существования, Алексеев; затем печатает ответное письмо одному из его членов: «В памяти моей ярко запечатлелась наша встреча в редакции «Московской колхозной газеты»... До сих пор звучит в памяти ваша простая речь о творческом пути, драмкружка, о его первых спектаклях. Я — на сцене Большого театра, вы — у себя в колхозе — делаем по существу одно общее дело — работаем на благо социалистической родины. Ваш кружок — наглядная иллюстрация к тому, какие большие творческие силы заключены в нашем народе, какие неисчерпаемые возможности таит в себе колхозная, народная самодеятельность. Наша встреча с вами вдохновила меня, влила какие-то новые силы, силы, которые шли от вас, от народных самородков, от пионеров большой культуры в нашей новой, колхозной деревне».
Это — один из многих примеров тесного общения певца с народом, его горячего отклика на новые, радостные явления советской жизни. Он помогает налаживанию детской самодеятельности, взяв шефство над 591 школой КОНО. Он радостно приветствует по радио возвращение «победителей Северного полюса» — отважных папанинцев: «Ваш беспримерный в истории человеческих завоеваний подвиг говорит мне, советскому артисту: «Да, вот как надо работать, вот как надо любить свой народ, свою партию». Основной чертой творческого облика Алексеева была редкая даже для большого певца преданность искусству, неизменная готовность к выполнению своего певческого долга. В памяти всех друзей и товарищей по театру запечатлелся образ Александра Ивановича, прежде всего, как неутомимого труженика сцены, отдавшего ей всю жизнь, всю свою любовь. Когда дело касалось пения, он не знал ни болезни, ни усталости, ни каприза.
Сознательное отношение к делу
Заболевал ли кто из товарищей — теноров, назначенных к участию в спектакле, происходила ли замена одного спектакля другим, организовывался ли выездной спектакль в подшефные рабочие или военные клубы,— Александр Иванович всегда охотно давал согласие выступать, без всякого жеманства и оговорок, выполняя долг работника советской сцены. Об этом красноречиво свидетельствует трудовая книжка Алексеева, в которой, как в зеркале, отражена его любовь к своему делу, к труду, к театру. Ее страницы испещрены приказами о благодарности руководства Большого театра певцу, в любых случаях шедшему навстречу театру и бескорыстно служившему ему. Утром, спев Джеральда в «Лакме» Делиба,— он вечером, вместо заболевшего товарища, поет виртуозную партию графа Альмавивы в «Севильском цирюльнике» Россини, чтобы только не допустить отмены выездного шефского спектакля.
Вот любопытная запись в трудовой книжке от 11 апреля 1932 года — благодарность «за исключительно сознательное отношение к делу и предотвращение срыва спектаклей». Заменив больного товарища опять же в «Севильском цирюльнике», А. И. Алексеев на следующий день, уже чувствуя себя нездоровым, поет в «Лакме», чтобы выручить спектакль, так как остальные трое теноров были больны. Рядом с этой записью — вновь благодарность за то, что, будучи вызван после первого акта «Риголетто»,— немедленно прибыл в театр и закончил спектакль, заменив внезапно почувствовавшего себя плохо И. С. Козловского. Далее следуют уже массовые благодарности за участие в ряде спектаклей для замены заболевших исполнителей. Часто он поет три-четыре дня подряд труднейшие теноровые партии, иногда — два спектакля в день. Были случаи, когда он выступал на сцене по двадцати пяти — двадцати шести раз в месяц, ведя еще обширную концертную деятельность, в то время как по норме должен был принимать участие только в шести спектаклях.
Эти скупые факты красноречивее всяких слов говорят о любви Александра Ивановича к своему делу, его редкой трудовой дисциплине, сознательном, в высшей степени честном и преданном служении театру. Но они также говорят о высоком профессионализме певца. В воспоминаниях близких и родных Алексеева, друзей и товарищей по сцене отчетливо рисуется образ человека неистощимой жизненной энергии, веселой бодрости, щедрого бескорыстия. Иногда кажется непостижимым, как умел Александр Иванович сочетать свою профессию со спортом, свою любовь к удовольствиям и забавам с друзьями — с широчайшей и напряженной творческой работой, безотказными откликами на просьбы выступить во внеочередном спектакле или шефском концерте. Основа этому — строгий производственный режим и редкая трудоспособность.
День Алексеева начинался ровно в восемь часов утра, независимо от того, когда он кончался. Все утренние часы до репетиции в театре певец проводил у рояля с аккомпаниатором или наедине с клавиром. Так он часами работал, искал, отчаивался или вновь вдохновлялся... Поэтому так безупречна всегда была его интонация, так отчетлива дикция, так твердо его знание партии, какой бы сложности она ни была. Это мастерство дал ему упорный систематический труд, незаметный для других, но ставший второй натурой певца, неотъемлемым спутником его жизни. Поэтому, он нередко выступал в ответственных спектаклях без репетиций, свободно переключался от одной партии к другой, выступал иной раз в нескольких концертах за один вечер. Он был всегда в хорошей вокальной «форме», как говорят актеры, его певческий аппарат был всегда «настроен», готов к действию. Этому способствовало и его редкое физическое здоровье.
Ясный и бодрый дух Алексеева был лучшим свидетелем тому, что Александр Иванович никогда не знал зависимости своего вокального аппарата от физического состояния, не знал того подавленного настроения, той тревожной сосредоточенности, которую часто ощущают певцы, когда у них «не ладится» в горле. Власть над своим аппаратом дала певцу постоянная тренировка. Он ежедневно распевался по утрам, где бы ни был, даже в немногие месяцы отдыха, чутким ухом проверяя звучание голоса. Эта привычка не оставляла его и во время тяжелой болезни, так рано прервавшей его жизнь. Уже прикованный к постели, Александр Иванович каждое утро пел упражнения. Последнюю гамму он спел всего за несколько часов до кончины слабым, но верным и чистым голосом.
В своем письме к товарищам по сцене за десять дней до смерти Александр Иванович писал: «Дорогие мои! Мне всегда казалось, что я обладаю неисчерпаемым запасом энергии и творческих сил. Хотелось всегда больше, лучше петь и в этом я испытывал только радость, наполнявшую меня законной гордостью, при сознании, что огромные массы нашей цветущей родины слушают мое пение. И для меня служение нашему народу было и всегда останется великой честью». («Советский артист», 23 июня 1939 года.) Последний же свой спектакль он спел за два месяца до смерти, простившись со зрителями Большого театра сказочным царевичем Гвидоном, предавшимся душой и сердцем Царевне-Лебеди — воплощению идеи бессмертной красоты искусства. Так и в памяти многих образ Александра Ивановича остался, как образ верного и преданного служителя искусства, целиком обращенного к людям, к народу...
